МОЦР. Следствие по этому делу ведёт товарищ Артузов и его отдел…
Дзержинский повернулся в сторону Артузова:
– Якушев перешёл на советскую службу после длительного саботажа, но, видимо, он начал работать лишь с целью маскировки своей контрреволюционной деятельности. Это ему не удалось. Он арестован. И, однако, мы убедились в том, что, несмотря на свои монархические взгляды, он отвергает бесчеловечные методы борьбы, которые предлагают его единомышленники. Он отвергает интервенцию. И для него, как он заявил, «превыше всего интересы России». Поэтому он осуждает терроризм и шпионаж в пользу Антанты. В то же время он категорически отказывается дать нам откровенные признания относительно МОЦР и назвать хотя бы одно имя. Так, товарищ Артузов?
– Да. Именно так.
– Но мы не должны терять надежды переубедить его, склонить на сторону советской власти. Попытаемся это сделать. Поэтому будем держать его арест в тайне. Якушев арестован тотчас по его возвращении из заграничной командировки, в момент, когда он отправлялся в другую командировку, в Иркутск. Ни в Москве, ни за границей об аресте его не знают. По нашему мнению, моему и товарища
Артузова, Якушев может быть, говоря иносказательно, тем ключом, который откроет нам, чекистам, доступ в МОЦР.
Разумеется, это зависит и от самого Якушева. Он должен объявить тайную войну своим единомышленникам, войну смертельную. Вместе с тем он должен помочь нам освободить от влияния врагов и людей колеблющихся, случайно попавших в МОЦР. Ни Якушев, ни сами чекисты, которым удастся проникнуть в МОЦР, ни в коем случае не должны принимать участие в контрреволюционных действиях этой организации, но в то же время они должны создавать впечатление, будто являются убеждёнными монархистами. Такая работа требует ума, выдержки, смелости и находчивости. Умело маскируясь, надо глубоко проникать в лагерь врагов, подогревать их недоверие друг к другу, возбуждать взаимные подозрения, вызывать споры. Мы знаем о том, что происходит за границей: постоянные склоки, грызня между белыми эмигрантами. Надо им умело подбрасывать горячий материал, сеять между ними вражду.
Все, кто слышал эту речь Дзержинского, понимали сложность поставленной задачи. Каждое слово руководителя ГПУ воспринималось как воля партии и советской власти.
Дзержинский собрал своих сотрудников и говорил с ними, несмотря на то что здоровье его ухудшилось. Приступ острого ревматизма – болезни, которую он получил на каторге, – случился именно в эти дни. Врачи настаивали хотя бы на коротком отдыхе. Однако на следующий день после совещания Феликс Эдмундович вызвал к себе Артузова. Тот приехал к нему за город и привёз, как было уговорено, показания Якушева. Дзержинский читал их и отмечал карандашом отдельные места.
В саду ещё лежал снег, на террасе пригревало солнце, и чуть слышно звенела капель.
Дзержинский прислушался и улыбнулся:
– Слышите? Это – весна…
Артузова всегда изумляла восприимчивость ко всему прекрасному в этом необыкновенном человеке.
Они ещё долго обсуждали детали задуманной операции, которая должна была обезвредить деятельность
МОЦР.
Прощаясь, Дзержинский сказал:
– Дело, которое мы с вами делаем, необходимо пролетариату. Уничтожая зло, мы должны всегда думать о том времени, когда его не будет на земле… – И, задумавшись, добавил: – «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток…»
Это сказал Шекспир в «Гамлете».
6
Якушев ждал вызова к следователю.
«Надо бороться за жизнь», – говорил он себе и в своих показаниях писал только о прошлом, о том, что было известно. Временами он убеждал себя в том, что его настоящее, то есть то, что он один из руководителей контрреволюционной организации, член её Политического совета, неизвестно ЧК. Но внезапно ночью, в полусне, ему чудилось, что все открыто, и он покрывался холодным потом.
От допроса к допросу, он все больше терял уверенность в себе. Якушев боялся предстоящего вызова к следователю, хотя этот человек – смуглый, с бархатными бровями, темно-синими глазами, похожий на итальянца – чем-то нравился. Если бы он был в смокинге, а не в гимнастёрке с расстёгнутым воротом, возможно, выглядел бы элегантно.