Раньше, когда Якушев думал, что может быть арестован ЧК, ему представлялся матрос с маузером, мат и угрозы. Потому его и удивил этот молодой человек. Допрос он вёл как бы небрежно, будто бы думая о другом, но это был опасный противник. И когда следователь поймал
Якушева на явной издёвке, с которой была написана одна докладная записка, тот с удивлением спросил:
– Вы инженер?
Оказалось, что следователь окончил Петроградский политехнический институт.
– Как же вы оказались здесь, на таком месте?
– А мы, большевики, идём туда, куда нас пошлёт партия. Так вернёмся к тому, как вы работали при царе и как работали при советской власти. Есть разница: при царе, вы сами признали, вам резали сметы, вы даже ругаете министерство финансов; при советской власти вам шли навстречу по мере сил. Так или не так?
Якушев вынужден был согласиться.
Читая показания Якушева, следователь вдруг спросил:
– Вы семейный человек, у вас дети… Но вы не отказывали себе в некоторых развлечениях?
– С вашей точки зрения, это преступление? Я старый балетоман.
– Да… Но Мила Юрьева… Вы посещали её как любитель балета?
– Я был у неё один раз.
– В Петрограде, в её квартире, в доме Толстого, на
Фонтанке.
– Да… То есть я был в театре на её бенефисе и потом поехал к ней…
– Вы были её гостем. Но кроме вас кто-нибудь был у неё в тот вечер?
– Право, не помню. Это ведь было давно.
– Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года. Потом гости разошлись, а вы остались. Вы и ещё один гость.
– Да… Какой-то негоциант, восточный человек.
– Месье Массино.
– Да… Кажется, его так звали.
Больше следователь не возвращался к этому вопросу.
Но Якушев долго размышлял, откуда взялась эта Юрьева.
Пустая девчонка… И вдруг вспомнил: кто-то говорил ему, что Милу Юрьеву арестовала ЧК в 1918 году. А этот
Массино был её покровителем. О встрече с Массино не хотелось вспоминать. В следующий раз следователь как будто не интересовался ни танцовщицей, ни господином
Массино. Он не спрашивал о том, что делал Якушев за границей, и это одновременно успокаивало и тревожило.
Дни шли. Вызова к следователю не было.
Якушев размышлял о прожитой жизни, хлебал из жестяной мисочки суп, то есть вычерпывал пшено и какие-то кусочки, плававшие в водице, или крошил в эту водицу чёрствый хлеб. Впрочем, он знал, что голодала вся страна.
И тут ему вспомнились обеды у Донона и домашний повар.
Но Якушев все-таки предпочитал в то время хорошие рестораны и приятную компанию равных ему по положению людей. Он был интересный собеседник, любил грубоватые,
«с перцем» анекдоты, умел рассказывать пикантные истории, – словом, был, что называется, светский человек, директор департамента, штатский генерал, которого принимали в некоторых домах петербургской знати. Его мечтой было побывать на костюмированном балу у графини
Клейнмихель, но туда так и не позвали.
В сущности Якушев сам сделал карьеру. Окончив
Александровский лицей, он, к удивлению товарищей, выбрал должность воспитателя в лицее и пробыл на этой скромной должности три года. Там не требовались особые знания, тем более технические. Воспитатель был прежде всего светский человек, отлично знающий языки. В лицее обучались юноши из аристократических семей. Их отцы были в большинстве своём важными сановниками, и в беседах с родителями о достоинствах и недостатках их сыновей Якушев умел нравиться. Когда же, оставив службу в лицее, он пошёл на службу в министерство путей сообщения, один из влиятельных отцов, сановник, дал ему ход.
Став действительным статским советником, он по праву вошёл в круг своих бывших воспитанников и их родителей.
Этот круг нужен был Якушеву для карьеры.
Не стеснявший себя в застольных шутках, Якушев совершенно менялся, когда речь заходила о «высочайших особах». Лицо его принимало строгое выражение, и он многозначительно озирался, как бы говоря: «Не терплю вольных речей». Когда перед войной, и особенно в годы войны, открыто заговорили о вредном влиянии при дворе старца Григория, Якушев возмущался. Был случай, когда он сказал одной светской приятельнице, дурно отозвавшейся об императрице:
– Прошу не считать меня в числе ваших знакомых.