У Эванса было целых две палочки: почти восемнадцать сантиметров, груша с волосом келпи и двадцать восемь сантиметров, перо феникса и остролист. Про вторую палочку маг практически ничего не сказал, зато о первой говорил долго и интересно.
Так, груша могла принадлежать только тем людям, которые руководствуются добрыми помыслами. Значит, братец Лили — очень добрый волшебник, хоть и необученный. И он, опять же по словам Олливандера, станет знаменитым, мудрым и очень-очень сильным. А ещё — Светлым, потому что мастер волшебных палочек не знал ни одного Тёмного мага или волшебницы, которые колдовали бы грушевыми палочками.
И какая, простите, аптека, когда надо обдумать всю эту информацию?
По магазинам пробежались со скоростью ветра. Профессор Вектор, явно заметив изменившееся настроение подопечных, провернула всё в свою пользу. В рекордные сроки был куплен весь скарб, дети доставлены обратно в приют, а сама профессор умчалась в неизведанные дали на волшебном автобусе.
Только и успела, что оставить детям билет на Хогвартс-Экспресс. Всего один, между прочим! А их, на минуточку, двое!
Эванс затащил два тяжеленных чемодана в Комнату Единорогов, — брат Лили всегда был слишком сильным для своего возраста, — и, не разуваясь, рухнул на свою кровать. На него тотчас перепорхнула Малиновка.
Лили вздохнула. Ну как всегда. А она-то надеялась, что Эванс будет поживее, хотя бы после всех сегодняшних приключений. Они же были в квартале магов, видели не только настоящих волшебников, но и гоблинов, и даже оборотня! И купили волшебные палочки…
— Я пойду гулять, — сказала Лили, недовольно нахмурившись. — Ты со мной?
— Нет.
— Я буду есть волшебные конфеты на берегу реки, в нашем месте. Если ты вдруг захочешь присоединиться.
Эванс медленно моргнул и набрал в лёгкие много-много воздуха. Грудная клетка у него распрямилась и округлилась.
— Хорошо, — сказал он.
Выдыхать мальчик не собирался.
Лили еще несколько мгновений смотрела на своего брата, а потом, недовольно хмыкнув, выбежала из комнаты. При себе у неё была волшебная палочка и кулёк с необычными магическими сладостями. Что ещё может быть нужно ребёнку?
Эванс выждал около десяти минут, прежде чем сесть на кровати и вспугнуть этим Малиновку. Птичка, недовольно чирикнув, перелетела на подоконник — там из обрывков тканей, перьев и сухих веточек было свито небольшое гнёздышко.
Мальчик покачал головой, пытаясь избавиться от вечного тумана и хоть немного прояснить сознание. Не выходило: мысли у него двигались вяло и неторопливо, как обломки кораблей, попавшие в поток течения. Но это было настолько привычно и почти приятно, что порой даже не хотелось избавляться от этого дурмана.
Ещё бы не слышать эти вечные голоса…
Эванс протянул правую руку к креплению для палочки на левом предплечье. Аккуратно вытянул из кожаных захватов светлое грушевое дерево и зажал рукоятку волшебной палочки в ладони.
Артефакт отозвался едва ощутимой дрожью и робко выплюнул несколько золотистых искр. В ответ Эванс так же несмело погладил палочку по едва различимым узорам на древесине. Шёпот на грани сознания от проявления магии сначала стал тише, а после и вовсе смолк.
Пробный взмах вышел лёгким, практически привычным. От него в воздухе расцвёл свежий цветочный запах и остался слабый радужный след. Настоящее волшебство.
И тем грустнее, что его придётся на время отложить.
Палочку Эванс убрал в первый ящик небольшой прикроватной тумбочки. За сохранность своего имущества мальчик был абсолютно спокоен: ни воспитатели, ни дети, ни иные обитатели приюта никогда не заходили в их с сестрой комнату. Им даже убираться приходилось самостоятельно, чтобы не зарасти пылью и грязью.
Вторую палочку из кобуры на правой руке он тоже вынул и убрал к товарке. Остролист совершенно отличался от груши: тёмное дерево, вместо мягких узоров — острые углы; рукоятка мощная и сильно отличается по размеру от основного древка. Да и в общем остролистовая палочка была больше. Но главное — это ощущения.
Когда Эванс держал остролист в руках, то шёпот на грани сознания превращался в близкие голоса. Казалось, что некто говорит прямо у мальчика над ухом. Если Эванс старался, то он даже мог различить отдельные слова: «мантия», «наследник», «сердце», «кость». Были и другие, иногда голоса говорили целыми внятными предложениями, но слушать их Эванс, если честно, побаивался. От невидимых голосов ему нестерпимо хотелось спать.
Крепежи с предплечий мальчик снимать не стал — он не был уверен, что сможет надеть их потом правильно. В последний раз посмотрев на волшебные палочки, Эванс закрыл ящик и, не оглядываясь, вышел из комнаты, а после и из приюта. Никто не обращал на него внимания.
Надо было идти быстрее, если он хочет вернуться в приют засветло: благородный приют Святого Стилиана находился слишком далеко от места, куда хотел попасть Эванс. К счастью, мальчик знал, что никакое расстояние не будет для него препятствием. Нужно было просто… идти.
С каждым шагом мир всё больше выцветал, дома вокруг осыпались пеплом и колючим сухим песком, солнце из огромного огненного шара превратилось в едва работающую лампочку. Небо затянуло хмарью, которая смешивалась с клочьями тумана на горизонте.
Эванс старался не всматриваться в то, что его окружало, просто продолжая идти. Шаг за другим, потом ещё один, и ещё. Но всё равно он увидел и слабые, практически неразличимые в тумане силуэты, и очертания чёрных, будто обугленных тел, подвешенных в воздухе на несуществующих пуповинах. И, конечно, трон вдалеке. Так далеко, как он никогда ещё не ходил.
С новыми шагами мир принялся расцветать красками. Улеглась песчаная пыль, включилось солнце. Серые тучи остались на неприветливом небе — но это же Англия, так что всё было в порядке.
К тому же, над этим кладбищем всегда было пасмурно. Эванс даже слышал как-то, что могильщики ругались: нескончаемые дожди и туманы размывали землю, и гробы поднимались. Рушились памятники, падали деревья. Но хуже всего, конечно, были именно всплывающие из-под земли гробы со своим несвежим содержимым.
В газетах это окрестили «поднятием мертвецов».
Эванс уверенно шагал по знакомой гравийной дорожке мимо стройных рядов одинаковых памятников. На этом кладбище была зона, где хоронили военных. Выстроенные в ряд надгробные камни напоминали Эвансу стойких белых солдатиков, вынужденных нести вахту даже после смерти людей.
Дальше нужно было идти до поворота. На углу стояла высокая статуя: девушка-ангел, закрывавшая лицо руками. Красивая работа, если не приближаться. Ведь тогда было видно, что скульптор постарался на славу, и между пальцами проглядывают не только распахнутые глаза, но и растянутые в улыбке губы. В той могиле лежала сумасшедшая, и её оставшаяся в живых сестра решила увековечить безумие родной крови хотя бы в скульптуре.
После поворота оставалось пройти несколько рядов с небольшими, по-домашнему уютными могилками. И вот он, пункт назначения — последнее пристанище мисс Оллсандей.
Своего давнего знакомого Эванс заприметил, едва завернув. Высокий мужчина с длинными белыми волосами сразу привлекал внимание. Одет он был, как всегда, в дорогой официальный костюм, который одна из воспитательниц называла похоронным.
Эванс, когда подошёл ближе, даже не поздоровался. Не с этим… человеком.
На фотографии мисс Оллсандей была, как и всегда, невероятно стара и доброжелательна. Она улыбалась почти беззубым ртом, отчего на её некрасивом лице лучиками разбегались глубокие борозды морщин, и весело сверкала выцветшими глазами. Её длинные седые до белизны волосы, как и всегда при жизни, были стянуты в пучок.
Эванс хорошо помнил её: движения старухи были заторможены; она часто забывала что-то или не понимала, где находится; путала книги и секции библиотеки на своей работе, из-за чего её более молодой помощник регулярно рекомендовал начальству уволить её. Для Эванса мисс Оллсандей, бездетная и одинокая, была воплощением кошмара.