Людям хватало и этого.
Гарри Эванса похоронили на том же кладбище, что стало последним пристанищем для Эвелины Оллсандей. Лили посчитала это правильным: при своей не-жизни её брат был очень привязан к старухе и частенько навещал её. Теперь они лежали рядышком, — Лили не хотела вспоминать, сколько денег, нервов и заклинаний она потратила, чтобы выкупить могилу Эвелины, — как бабушка и слишком рано ушедший внук.
Лили правда считала, что Эванс ушёл рано. Ему бы ещё жить и жить, вместе со своим вишнёвым или хотя бы просто вместе с Лили. Но её брат выбрал, и она должна была смириться с этим…
Только всё никак не могла простить.
— Ну ты и засранец всё-таки, — тихо сказала она, кладя букет рядом с надгробием. — Хотя бы попрощался бы нормально.
Прошло почти десять лет, давно минул её двадцать первый год, из солнечной Колумбии она с Северусом переехала обратно в Англию, исчезли из её жизни бессмертие и безликий — а Лили всё никак не могла смириться с тем, что брата не было рядом. Слишком много места он занимал в её сердце, слишком глубоко пророс. Слишком много воспоминаний на двоих.
Книги по психологии говорили, что когда-нибудь эта боль утихнет. Лили не была в этом уверена, но заглушала тоску любовью — к Северусу, к их дочери, к Сириусу и его выводку. Блек нашёл себе девицу из клана Макнейра, и та оказалась на диво плодовитой. У счастливчика-Сири три раза подряд рождались девочки-двойняшки. Благо, для имён на небе было достаточно звёзд. И даже Регулуса удалось отправить на перерождение.
Признаться честно, Лили была почти счастлива. Всё складывалось хорошо: Министром Магии стал полностью оправданный Барти, партия Пожирателей из террористов переросла в нормальную политическую организацию — спасибо за это Люциусу. Она сохранила дружбу с Виктором и частенько гостила в Болгарии. Даже Малфой оказался на диво приятным засранцем. Фламель с супругой регулярно звали на обеды, Анжела недавно родила мальчишку то ли от Сэма, то ли от Майкла, и просила у подруги стать крёстной…
Лили и Северус занимались наукой: для общества он выбрал зельеварение, она чары; в действительности его интересовал малефицизм и тёмные искусства, её — некромантия. Дочка унаследовала от родителей тягу ко всем этим направлениям, и Лили побаивалась отпускать её в Хогвартс. Девочка оказалась на диво болтливой.
У неё были чёрные некромантские глаза и ярко-рыжие волосы. Она совсем не была похожа на брата Лили — и слава всем богам.
Унылость кладбища наводила тоску. Серые могилки, серые тучи, слишком зелёная трава. От этой серости тошнило, она напоминала о Пустошах и смерти.
Заклинанием Лили рассекла себе ладонь и набрала в ней крови. Не скупясь, Эванс брызнула красным на могилу и на надгробия. Лишь бы разбавить серость.
— У меня всё хорошо, Эванс, бессердечная ты скотина, — сказала Лили, быстро вытирая набежавшие слёзы окровавленной рукой. — И будет ещё лучше. И у тебя пусть… тоже будет. Где бы ты ни был.
Она развернулась и, не оглядываясь, ушла. Её ждали муж, дочь и пара поднятых умертвий.
На могилах цвёл кровавый аконит.
========== ПОСЛЕ ==========
Серые Пустоши никогда не менялись.
В мире живых рождались и умирали короли, правили боги, их свергали люди, людей пожирали звери — Пустоши оставались неизменны. Их пепла не касался ни ветер перемен, ни настроение Магии, ни волны Удачи.
Эванс часто был здесь ещё при своей не-жизни. Ходил по сухому мелкому песку, — праху? — смотрел по сторонам, видел похожих на эмбрионы чёрных существ сверху и иссохших мумий под ногами. Видел он и железный трон, украшенный костями, но никогда к нему не приближался.
Сейчас же его путь лежал именно к нему. И к женщине, что сидела на нём.
Она ждала Эванса, он это знал. А может, она ждала не его, а ребёнка, что он нёс на руках — безобразного, морщинистого, иссохшего с одной стороны и раздувшегося от гноя с другой. Это существо было безобразнее всего на свете, что Эванс только видел, и вместе с тем казалось юноше самым прекрасным.
Это была душа его вишнёвого. Как душа возлюбленного может быть отвратительной?
Ребёнок на руках у Эванса спал, как мёртвый. Не было видно ни шевеления, не слышалось дыхание — ни единого признака жизни.
Когда Эванс подошёл к трону, Смерть поднялась ему навстречу. Она была так же прекрасна, как и раньше, когда они встречались: чёрные глаза и волосы, белая кожа, точёные черты лица, чёрная мантия.
Эванс протянул Смерти её ребёнка, внутренне содрогаясь от чувства утраты. Больше всего ему хотелось прижать к себе обезображенное существо, свернуться, закрыть собой душу вишнёвого от всего мира. Но в Эвансе было слишком много любви, чтобы сделать это; он знал, что лучше всего отдать ребёнка матери.
К тому же, он всё равно не собирался просто «засыпать» или «умирать», как предлагала ранее Смерть.
Морриган баюкала ребёнка на руках, но постепенно на её лице проявлялось недовольство. Она несколько раз быстро посмотрела на Эванса, прежде чем заметить:
— Здесь не всё.
Эванс чуть склонил голову, смотря на Смерть исподлобья.
— Здесь не всё, — повторила она со злобой в голосе. — Даже учитывая части души, что уже у меня, она не становится цельной. Ты принёс мне не всё!
Эванс чуть дёрнул уголком губ. Гнев вечной богини был страшен, но страшнее юноше казалось снова остаться одному. Без своего лорда.
— Часть во мне.
Морриган высоко подняла точёные брови; хорошенький рот приоткрылся в удивлении.
— В самом… в самом деле? Тогда отдай же мне наконец последнюю часть и делай, что хочешь. Ну же!
— У меня два условия.
Молодое, прекрасное лицо Смерти в мгновение превратилось в безобразную высушенную маску. Руки, нежные и женственные, стали птичьими когтями, но ребёнка Смерть держала всё так же бережно.
— И ш-што же ты хочеш-ь? — прошипела Морриган. — Что?!
— Пусть мои непрожитые годы уйдут Лили. Она заслужила долгую жизнь. И…
— И?!
Он быстро облизал губы. В Пустошах ему становились доступны обычные людские переживания, нервозность и страх. Очень неудобно, особенно если пытаешься переупрямить саму Смерть.
— Я хочу остаться с ним. Навсегда.
Морриган рассмеялась, словно закаркала — громко, запрокинув голову, вздрагивая всем телом. Её облик вновь вернулся к человеческому, хотя и не был столь же прекрасен, как раньше.
— Ты будешь рождаться с ним из жизни в жизнь, вы будете привязаны друг к другу сильнее, чем близнецы. Не будет никого, кроме него, на кого ты будешь смотреть. Только он, вечность за вечностью. А до всего — бесчисленные годы в сознании, в моей утробе, пока душа моего сына не созреет, чтобы вновь родиться! Этого ты хочешь, наглый человеческий ребёнок?
— Именно этого.
— Подумать только! — Морриган снова рассмеялась. — Наглый, глупый, человеческий детёныш! Весь в мать — та тоже ставила свои условия!
Она села на трон, прижимая к себе душу Волдеморта.
— Ладно. Пусть будет по-твоему, ребёнок. Ты будешь с моим сыном вечность и даже больше. Ты будешь моим сыном. Иди сюда.
Эванс подошёл к ней, беспокоясь по поводу каждого своего шага. Он словно приближался к пропасти, в которой жило огромное страшное чудовище. И там же, в этой опасной глубине, было самое желанное сокровище.
Смерть обняла его, как своего ребёнка. В её руках он почувствовал себя маленьким и незначительным. Может, он и был таким. Он словно растворился в космосе, несчастная песчинка. Его сознание плыло по безмятежной, медленной реке, только в этот раз Эванс не был одинок.
Пустоши оставались неизменны. Поменялась лишь их властительница. Она была всё такой же темноглазой и черноволосой, с белой кожей и в чёрных одеждах. Только вот под чёрствым сердцем у неё теперь было две искорки души — её дорогие дети.
Мягкими руками она гладила свой большой живот.