— Если урок Чар будет таким же, как трансфигурация — я умру, — мрачно пообещала Лили, кидая тетрадки на парту. — Нет, ты только подумай! Иголку из древесины! Да с этим любой справится!
Превращение иголки — это тема для следующего урока. Для Лили такое преобразование казалось пустяковым, потому что она постоянно изменяла древесные щепки до игл, чтобы зашивать одежду себе и Эвансу. В приюте было принято заботиться о себе самостоятельно, но иголки никто детям на руки не давал. Приходилось выкручиваться.
Эванс приподнял бровь: у него трансфигурировать иголку как раз не получилось.
— Ой, да не смотри ты на меня так! Ты даже не пытался нормально. И на уроке опять отключился, хорошо ещё, что записал всё.
Мальчик опустил бровь, соглашаясь с сестрой. Больше всего ему на уроке хотелось закрыть глаза и не открывать их ещё лет сто, двести, триста — никогда, в общем. К несчастью, совсем рядом с ним сидела его сестра, которую приходилось прикрывать от преподавателя. Взамен Лили, по устоявшейся традиции, потом сделает за брата домашнюю работу.
Но об этом Минерве МакГонагалл, конечно, было совершенно необязательно знать.
— Как ты думаешь, каким я буду животным? Анимагия — это так волнующе, верно?
Смысла превращаться в какого-то зверя Эванс не видел, так что он, как это часто случалось, не мог разделить восторга своей сестры. Лили принялась рассуждать о том, что было бы прекрасно стать какой-нибудь птичкой или кошкой. Ну, ещё рассматривался вариант с лошадью, поскольку, как и многие девочки, она питала к пони, единорогам, пегасам и прочим копытным некоторую любовь.
Класс чар больше напоминал аудиторию в университете с её ступенчатым расположением длинных столов. Размером эта аудитория была с добрую половину обеденного зала. Также стоит отметить, что класс чар был намного лучше освещен, поскольку вместо разноцветных витражей, которых было множество в Большом зале, солнечный свет беспрепятственно проникал в помещение благодаря огромным окнам с почти чистыми стёклами.
Эванс поскрёб надпись «СНЕЙП — КАЗЁЛ» на своей парте и зло дёрнул уголком губ, когда ноготь отвалился с его пальца. Путём нехитрого магического всплеска ногтевая пластинка прикрепилась куда следует, а мальчик оставил надпись в покое, опасаясь повторения инцидента. Смотревшей на него абсолютно круглыми глазами девочке-зазнайке с Гриффиндора Лили состроила страшную рожу, отчего Грейнджер, возмущённо поджав губы и совершенно забыв про отвалившийся ноготь брата своей однокурсницы, отвернулась, полная праведного гнева.
========== Глава 8 ==========
В целом, учиться Лили понравилось. Засыпала она только на двух уроках: скучнейшей в мире Трансфигурации и нудной Защите от Тёмных Искусств, которую вёл пахнущий чесноком заикоша. МакГонагалл вымораживала своим снобизмом, Квиррел — неумением преподавать в целом.
Зато ей понравилась История. Вечные войны, кровопролития, гоблины-гоблины-гоблины — всё это приводило Лили в восторг. И преподаватель-призрак особенно! Ни у кого не было полупрозрачного препода, это же почти как дух джедаев! Только не такой разговорчивый.
Астрономия прошла ни шатко-ни валко, Лили не любила вставать по ночам. А вот столь ожидаемых девочкой зелий не было, и это чертовски расстраивало. Она рассчитывала приготовить что-нибудь особенно-мерзкое, с участием лягушачьих лапок, какой-нибудь икры и другой тухлятины. Это тоже было бы волшебно, по-тёмному волшебно! Она бы даже могла посмеяться над котлом — так, как это делали три тёмные ведьмы из фильма.*
Первый урок зелий состоялся через полтора месяца после начала занятий, и причиной этой задержки оказалась таинственная болезнь не менее таинственного преподавателя. Ребята постарше удивлённо (а иногда и злорадно) разводили руками: за Снейпом, как говорили они, такого обычно не водилось. Кого бы из учеников ни спрашивала Лили о загадочном Снейпе (не гриффиндорцев, конечно), ответ всегда был до ужаса однообразен: пусть профессор и был невероятно неприятным в общении, но преподом он был толковым, что подтверждало то, что за его карьеру ни один из учеников не провалил ни СОВ, ни ТРИТОН. И да, болел он действительно впервые. Но вот лодыри его не любили, это точно.
У девочки все эти тайны вокруг одного-единственного человека вызывали только нездоровое любопытство и приятную щекотку где-то в животе. С чего этот неуязвимый профессор вдруг так неожиданно свалился, подкошенный болезнью? Старшекурсники говорили, что, как и всегда, Снейп присутствовал на распределении первачков. Он был мрачен, зол и раздражён, а значит чувствовал себя просто великолепно, хоть и выглядел не лучше, чем только что выкопавшийся вампир. После распределения, как отмечали слизеринцы, — Снейп был их деканом, — зельевар выглядел так, будто ему в самое сердце вогнали осиновый кол, если продолжать аналогию с упырями.
Но на завтрак он собирался как обычно: пришёл в гостиную Слизерина, раздал указания старостам, пошипел на своих «любимчиков» и ушёл в Большой Зал. Там, не дойдя до стола преподавателей, свалился буквально через пару шагов после арочного проёма.
Лили примерно догадывалась, что это за таинственный профессор — наверняка тот, что подсказал ей и Эвансу дорогу. Но уверенной она не была и хотела удостовериться в собственной теории.
Любопытство и желание волшебницы увидеть таинственного профессора дошли до того, что девочка, упав в коридоре или получив небольшую царапину или занозу, на всех парах мчалась в больничное крыло, надеясь хоть одним глазком посмотреть на Снейпа. К несчастью, если зельевар и обретался в лазарете, то лежал или за плотной белой ширмой, или и вовсе в другой комнате. Лили оставалось только разочарованно гипнотизировать кучу ширм и закрытые двери, пока мадам Помфри, школьная медсестра, обрабатывала пахучим зельем девичьи коленки.
— А что с профессором Снейпом? — спросила однажды Лили, совсем утомившись бегать по коридорам в поисках новых ссадин.
Даже вечно невозмутимый Эванс уже начал странно на неё посматривать, что уж говорить про других обитателей замка?
— Что, не терпится, наконец, сварить парочку зелий? — фыркнула мадам Помфри, аккуратно промокнув длинную царапину тампоном с зельем. — Не болтай ногами, дорогуша. У тебя же ещё не было зельеварения, верно?
— Не-а! А как вы это поняли?
Мадам хмыкнула:
— По твоему желанию всё и так понятно. Профессор Снейп известен своей… специфической манерой преподавания. И некоторой, хм, несправедливостью, особенно в отношении представителей факультета Гриффиндор. Держи.
Лили взяла сахарное перо и принялась с умным видом его грызть.
— Это ничего. А если он мне вдруг навредит — Эванс его убьёт. У меня хороший брат.
— Ну, думаю, до этого дело доводить не стоит, — легкомысленно заметила медсестра, пригрозив девочке пальцем. — К тому же, мне отчего-то кажется, что он не будет тебя обижать.
— Да? Это хорошо.
Лили доела перо, спрыгнула с кушетки, вытерла пальцы об юбку и с любопытством посмотрела в сторону приоткрытой двери. Медсестра послала девочке странный взгляд.
— Да, хорошо. Побудь тут немного, ладно, дорогуша? Мази нужно дать впитаться, сама знаешь, а затем я дам тебе микстуру, — увидев, что первокурсница скривилась, мадам хмыкнула, — ну-ну, всё не так уж плохо.
— Она отвратительная!
— Зато полезная. Мне нужно отойти на некоторое время, так что, юная леди, я надеюсь на ваше благоразумие. Ничего тут не трогать!
Кивнув, Лили постаралась придать своему лицу как можно более серьёзное и сосредоточенное выражение, что у неё наверняка не вышло. Приоткрытая дверь буквально манила её. Какое везение! Ни одной ширмы и открытая в святая святых дверь! И вообще, зачем ей трогать какие-то скучные разноцветные склянки, когда можно, наконец, попытаться найти таинственного профессора и утолить собственное любопытство!
Маленькая мисс Эванс едва дождалась, пока мадам Помфри наконец выйдет из больничного крыла. Затормозив прямиком перед порогом запретной комнаты, девочка воровато оглянулась: а вдруг медсестра решила вернуться?
Помфри не было. Не заметив ничего настораживающего, Лили проскользнула в таинственную палату, что была намного меньше лазарета, но всё же больше и намного более светлой, чем спальня девочек в Гриффиндоре. Пахло в комнате лавандой и гвоздикой, а ещё, — совсем немного, — апельсинами. В мини-лазарете стояло всего две кровати, одна из которых была занята.