Лестницы складывались в одну большую головоломку, в которые так любила играть младшая Эванс в приюте. Ступеньки, тихонько перешёптываясь крошащимся камнем, строили беспроблемный путь, ведущий исключительно вверх; по обычаю, Эванс всегда сначала доводил сестру до её общежития, откуда возвращался в гостиную серебряного факультета, сопровождаемый злыми взглядами гриффиндорцев и недовольным ворчанием почти уснувших портретов. Их почему-то пугала близость красноволосого первокурсника с пустыми глазами, отражающими редкие огненные искры, точно две зелёных стекляшки.
Лили клюнула Эванса в щёку, неловко ударившись носом о высокую острую скулу. Смущённо потирая пострадавшую часть лица, девочка улыбнулась, тихонько пожелала брату спокойной ночи, назвала пароль скучающей даме на портрете и проскользнула в душное веселье гостиной Гриффиндора. Полная дама, как и всегда, спустя несколько минут бессмысленного и тупого взгляда первокурсника, мягко сказала:
— Иди, мой мальчик, — сказала Полная дама. — Тебе пора. Твоя замечательная сестрица расстроится, если ты попадёшься мистеру Филчу или его кошке.
Обратный путь был труднее. Лестницы упрямились, факелы не желали зажигаться, когда Эванс подходил к ним. Его сопровождал гул голосов: встречные портреты весьма нелестно отзывались о мальчике, тотчас забывая о нём, стоило слизеринцу пройти мимо полотен. Замок не замечал Эванса, а если и замечал, то старался скрыть это, будто маленький ребёнок, играющий в прятки. Подобно ребёнку, закрывающему глаза и верящему в собственную невидимость, Хогвартс замирал лестницами, тушил факелы, освобождал коридоры и выпроваживал привидений. Любое существо, способное встретить Эванса на пути, уводилось от мальчика, будь то паук или миссис Норрис. Любое существо, неспособное поддержать ребячество тысячелетнего замка, неспособное притвориться, будто слизеринца не существует, не могло найти Эванса.
Когда-то давно так замок играл с двумя своими родителями. Лукаво перемигивался искорками магии, творил барьеры в пустых коридорах, прятал вещи первого, потом — притворялся, будто бы второго не существует, чтобы остальные не узнали о нём. Мальчик напоминал замку о тех временах, когда каждый серый камушек был юным, идеально подогнанным под другие, когда магия струилась по стенам, когда сознание было таким маленьким, что уместилось бы в детской ладошке. Это злило и радовало одновременно, и груда камней, начавшая забывать себя, не могла определиться, нравятся ли ей её новые-старые чувства и мысли.
Пока выходило, что не нравятся, и пустые коридоры привели Эванса на третий этаж.
***
Как и всегда, в больничном крыле было тихо и светло.
— Тебе стоит быть осторожнее, милая, — мягко подтолкнула мадам Помфри Лили к выходу.
Девочка кое-как переборола желание скривиться: её коленку, вновь старательно разодранную, мадам обработала так быстро, что Лили не успела и моргнуть, не то, что хорошенько оглядеться по сторонам. А ведь она так хотела увидеть своего брата, попавшего в больничное крыло больше недели назад!
Кто бы вообще мог подумать, что Эванс, всегда спокойный и равнодушный, захочет сунуться в Запретный коридор, наплевав на предупреждения бородатого противного директора. Хотя, говоря откровенно, Лили не была уверена, что её брат вообще слышал слова Дамблдора.
И вот результат: слизеринец в больничке, а приглашённые колдомедики «борются» за его жизнь. Лили было нестерпимо интересно, как вообще можно было бороться за то, чего нет.
В любом случае, мадам Помфри, говоря, что умница-Эванс ни разу не посещал больничное крыло за полгода, определённо сглазила мальчика. Иначе с чего вдруг братец Лили так внезапно утратил своё прекрасное здоровье и не менее прекрасную разумность?
— Мы идём? — спросила Салли-Энн, едва Лили закрыла за собой дверь.
Эванс кивнула девочке и уверенно зашагала в направлении подземелий — следующим уроком в расписании значились зелья, которые Салли отчего-то очень любила. Возможно, дело было в том, что Снейп тратил свои насмешки и драгоценное внимание на более гриффиндорнутых учеников вроде Рона Уизли или Дина Томаса. Ну, или на беднягу-Невилла, у которого руки росли немного не оттуда, откуда бы следовало, а от мрачного взгляда Таинственного Профессора эти самые руки-крюки ещё и начинали дрожать.
Салли тихонько пыхтела рядом, пытаясь подстроиться под лёгкий летящий шаг Лили, что было гиблым делом. Пожалуй, идти столь же быстро, как и маленькая Эванс, мог только Северус Снейп со своей чёрной развевающейся мантией, но уж никак не медлительная, пухленькая очкарик-Энн. Она, несомненно, была прекрасной девочкой: спокойной, тихой, нетребовательной и старательной, и даже россыпь тёмных, почти коричневых веснушек не портили её круглое личико, светящееся добродушием. К несчастью, она не обладала нужными для Гриффиндора качествами и была слишком невыразительной на вид, чтобы сумасшедшая стая алознамённых приняла её за свою, так что спокойной жизни Энн не видела. Ей бы поступить на Слизерин — несмотря на всю мягкость облика, Энн в душе была той ещё змеёй. Но видно это было только при очень-очень близком общении.
«Очень-очень» они стали общаться после смерти и частичного воскрешения Гермионы Грейнджер.
— А почему ты поступила на Гриффиндор? — спросила Лили, не сбавляя шага.
Салли сделала несколько шумных вдохов, прежде чем ответить:
— Не знаю, шляпа же распределяет. Её на меня даже надеть… не успели.
Лили понимающе кивнула, хотя и не помнила, как именно распределяли её одногруппницу. Вообще, сама церемония распределения запомнилась ей довольно плохо, и любые попытки получше вспомнить что-либо приносили с собой непроходящую головную боль и множество незнакомых лиц, среди которых особенно выделялось мальчишеское. Бледная кожа, чёрные от волнения глаза, тонкие, сжатые в полоску губы и нервные рывки головой при попытках откинуть чёрные прядки волос с глаз.
Девочки едва успели к началу урока. Салли-Энн принялась раскладывать справочники и ингредиенты, мыть посуду и рабочие ножи, проверять рецепты и внимательно записывать слова профессора Снейпа, которого она, несмотря на всю свою мягкую и податливую натуру, совершенно не боялась.
Лили смотрела лишь на то, как Северус Снейп время от времени встряхивает головой, пытаясь откинуть мешающиеся ему при варке образцово-показательного зелья прядки угольно-черных волос.
Голова у неё раскалывалась.
— Мисс Эванс, вам плохо? — заметил её состояние профессор Снейп. — Мисс Перкс, проводите однокурсницу в больничное крыло.
— Не надо… я сама дойду. Спасибо.
Лили быстро собрала вещи, кивнула Перкс, — та слишком любила зелья, чтобы пропускать хоть один урок, — и Снейпу, а потом вышла из класса. Ни в какое Больничное крыло она не собиралась — не видела смысла. Мадам Помфри её туда уже практически не пускает, научила первокурсницу лёгким лечебным заклинаниям, и всё.
Поэтому Лили отправилась туда, где её никогда и никто не находил — в убежище призрака своей однокурсницы, Гермионы Грейнджер.
Лили обнаружила её пыльное убежище во время одной из своих вечерних прогулок по замку в конце ноября. Делать из-за «болезни» Эванса девочке было решительно нечего, сидеть в гостиной она не хотела, а мрачные перешёптывания портретов бодрили юную гриффиндорку не хуже ужасных на вкус зелий. Ближе к ночи факелы и свечи гасли, погружая негостеприимные и полные волшебства коридоры в ощетинившуюся лунными тенями темноту. Лили было на удивление легко скользить по этим теням, извивающимся под её ногами, играя с ними в догонялки; именно одна из таких игр привела её в старый класс чар с подкопченными стенами и трещинами на полу. Гермиона даже не обратила на неё внимания, а Лили, увлечённая и заинтересованная тоской мертвой, тихонько уселась на одной из парт, во все глаза смотря на свою бывшую однокурсницу.
Никто не заметил смерти Гермионы Грейнджер. По правде говоря, если бы она не просвечивала и не была светло-голубого оттенка, вряд ли кто-нибудь вообще обратил бы на неё внимания. Но Гермиона просвечивала, сдавала полупрозрачное домашнее задание на голубоватых свитках-миражах, что таяли от одного прикосновения, исправно посещала все занятия по расписанию и даже иногда приходила в Большой зал, где могла усесться прямиком на ученика, не заметив того. Дети ругались и шипели на неосторожное привидение, не осознающее собственной смерти, но поделать ничего не могли и даже упросили декана вернуть девочке-призраку её кровать: расстроенная Гермиона, каким-то образом не выспавшаяся, причитала весь день после того, как ей пришлось «проспать» долгую ночь на диване в гостиной.