Эванс перестал дышать, но открыл мутные мёртвые глаза.
— Я говорил тебе, юный Мастер, что всё дело в магии… уйдёт она — уйдёшь и ты. Помнишь?
Эванс помнил. Сознание у него плыло, купалось в белой непроглядной мути, но воспоминания о каждой из встреч с безликим сверкали, как стеклянные осколки на солнце.
Это было на сороковой день после смерти мисс Оллсандей — он считал. И это был пятнадцатый день после того, как он немного… расслабился.
Пятнадцатый день после того, как он не захотел просыпаться. С каждой прожитой в небытие секундой, Эванс это чувствовал, возвращаться становилось тяжелее. Но у него просто не было ничего и никого, к кому бы он мог вернуться.
Не было смысла жизни. Зато оставалось любопытство, которое не давало окончательно раствориться в темноте вокруг: кто-то рядом с ним постоянно говорил.
Слов было не разобрать, слишком они звучали невнятно. Иногда ему удавалось услышать отдельные звуки, но в основном это был непонятный бубнёж. Говорила девочка не старше семи-восьми лет, очень звонкая и громкая. И говорила она действительно много.
— А ты всё не просыпаешься, — внезапно услышал он тогда грустный и монотонный голос. — Жаль.
Обычно девочка звучала весело, задорно, иногда ласково. Грустных ноток он никогда не слышал.
Перемена разбудила в нём… что-то. Ему стало не просто любопытно — ему стало интересно.
Чернота вокруг немного развеялась, и голос стал звучать ближе и чётче.
— Хочешь, я тебе стишок прочитаю? — спросила девочка. — Конечно хочешь, тебе наверняка скучно там, в темноте. Я сама стих придумала, как древний маг, я про них читала в книге. Слушай.
Он напряг слух и даже прищурился — вдруг поможет? Темноты становилось меньше.
— Раз, два, — и с этим его сердце вдруг сделало два рваных удара в такт, — это не только слова.
С удивлением он вдохнул большую порцию воздуха. Пахло медикаментами и крахмалом, и эти резкие запахи били по нему сильнее, чем когда-либо мог Вернон или дружки Дадли. Меж тем девочка продолжала:
— Три, четыре. Нет тебя в этом мире. Пять, шесть. Для тебя у нас весть. Семь, восемь, кхм — вдруг запнулась девочка, — Как наступит осень…
Вернулось зрение, оказавшееся донельзя скудным. Вокруг были только желтоватые стены, потолок, заляпанный чем-то, серый пододеяльник и потрескавшуюся рама окна. На кровати рядом с ним сидела, подтянув колени к подбородку, девочка, бывшая едва ли старше его самого.
Её глаза, такие же зелёные, как у него, ярко блестели, а волосы были того редкого цвета бурой лисьей шерсти, что встречается только в Шотландии. Взгляд девочки был мёртвый, недвижимый, он совсем не подходил ребёнку.
Со слабым весельем мальчик подумал, что они с этой девочкой поладят. Они были очень-очень одинаково немёртвыми и совершенно неживыми.
— Девять, десять. Тебя скоро повесят, — закончила она. — Ты очнулся?
Он сел на кровати, не сводя глаз с девочки.
— О, можешь не говорить — ты лежишь тут давно, — продолжила она, опуская подбородок на острые коленки. — Я тоже. Было скучно, к нам никого не пускали, только врачи иногда заходят. А ты всё не шевелился, — она замерла на миг и добавила уже немного другим голосом, более уверенным: — Я уж думала, что не проснёшься.
— Сложно было держать твоё сердце в руках, юный Мастер, — услышал он тогда голос безликого.
Девочка от этих слов оцепенела и будто выцвела: волосы стали на несколько тонов светлее, уже не бурая шерсть, а выцветшая ржавчина; глаза из яркой зелени смерти превратились в два мутных грязных болота.
— Но, — продолжал безликий, — ты всё же справился. Что же тебя остановило, юный Мастер?
— Не знаю. Любопытство, — пробормотал он, вновь чувствуя подкатывающую апатию. Его сердце начало пропускать удары, зрение возвращалось к своему более широкому спектру, а запахи медленно таяли.
— Любопытство, — протянул безликий тогда. — Что же. Пусть будет так. Главное, что ты оставил свою магию.
— Осталось ли в тебе любопытство? — спросил безликий сейчас. — Хотя бы капля?
Эванс тяжело, с хрипами и хлюпанием, вдохнул. Любопытства в нём не было, однообразная жизнь в магическом замке не располагала к появлению этого чувства. Лили старалась разбудить в брате хотя бы крохи, делала невероятные вещи, творила потрясающую магию… а Эванс скучал.
— Нет, — прохрипел он.
Безликий откинул с тела Эванса простынку. Постное лицо разрезала кривая усмешка; выглядела она на обычно равнодушной маске как излом или трещина.
Одного взмаха рукой хватило, чтобы укус на ноге Эванса прекратил гноиться, а чёрные язвы на коже мальчика вспухли чёрной слизью. Под ней не было ни следа от недавних нарывов. Эванс стал выглядеть как обычный мальчик, разве что очень бледный. И глаза у него оставались по-молочному мутными.
— Жаль, жаль… а вот магия в твоём теле всё ещё теплится. Почему же, юный Мастер?
Эванс не ответил.
========== Глава 12 ==========
Весна наступала неотвратимо, каждый день понемногу отвоёвывая у зимы маленькие кусочки реальности, складывающиеся в неприглядную картину, заполненную сухими голыми ветками деревьев, чёрной землёй и редкими проблесками голубого неба на бело-сером своде. Тут и там, точно извиняясь, начинали пестреть зелёные травинки, на ветвях набухали робкие, дрожащие от малейшего сквозняка почки, а первый желтый цветок Лили встретила с детским восторгом и с такой же непосредственностью: недолго думая, сорвала жёлтую головку на зеленоватом стебле и отнесла к Снейпу в класс зельеварения, где она всё равно проводила почти неприлично много времени. Цветок стоял один-одинёшенек в огромной мутной вазе, помнившей, казалось, самого Слизерина.
Весеннее настроение охватывало учеников Хогвартса. Влюблённые с новой силой принялись сбегать по ночам из своих гостиных для того, чтобы провести парочку лишних часов наедине. К счастью, погода не радовала комфортными температурами, так что профессорам не приходилось рыскать по территории замка в поисках гулён.
Впрочем, были люди, — ну, не совсем люди, — которых всеобщий ажиотаж не коснулся. К ним относился обычно жизнерадостный Рубеус Хагрид, работавший лесником при Хогвартсе.
Рубеус в своей крови нёс ровно половину великаньей, так что выглядел он соответствующе: огромный, заросший бородой по самые глаза мужик в меховом тулупе, который Хагрид не снимал даже летом. Характер, однако, Рубеус имел самый что ни на есть добродушный; зачастую из-за своей любви к миру и населяющим его зверушкам полувеликану весьма серьёзно доставалось от окружающих.
Лучшим примером тому мог бы стать скандал, разразившийся буквально пару недель назад: Хагрид вздумал вырастить в своей хижине дракона, невесть как оказавшегося у него. К несчастью, Рубеус забыл о том, что дом его сделан из дерева, а драконы — твари огнедышащие, и вышло так, что некоторое время лесник, лишившийся и дракона, и крова, жил в Хогвартсе, совсем рядом с башней Гриффиндора.
Так что не было ничего удивительного в том, что Лили, нестерпимо скучающая без своего любимого брата, вознамерилась подружиться с удручённым лесником. Именно благодаря этой дружбе, навязанной скорее от скуки, нежели от реального желания, Лили заметила, что приободрившийся было Хагрид вновь начал скатываться в затягивающую его, точно трясина, депрессию.
— Ха-агрид, открывай, я пришла! — призывно крикнула Лили, для надежности пару раз стукнув кулачком по новёхонькой дубовой двери.
По ту сторону дуба завозились, громко щёлкнула задвижка и приветливо скрипнули петли. Заново отстроенный дом был преимущественно из камня и прекрасно подходил леснику по росту, хотя и был великоват для остальных его посетителей. Лили задрала голову, едва не упав, чтобы взглянуть Рубеусу в лицо, почти полностью скрытое бородой.
Несмотря на лишнюю растительность на лице, Рубеус Лили нравился.
— А, малышка Лили, — пробасил Хагрид, от радости и врождённой неловкости не зная, куда деть руки. — И, кхм, брат твой, как там бишь его…