Он обнимал её и вспоминал, как когда-то давно Лили так же рыдала в его мантию. Тогда Петунья в первый раз сказала, что от такой сестры, как Лили, она отказывается.
Им было лет по тринадцать.
3
— Ты так и будешь лежать, уставившись в потолок? Нет, большинство моих знакомых ничего сверх этого не делают, но, знаешь ли, на тебя я надеялся…
Эванс медленно моргнул, очищая глаза от налетевшей пыли. В тёмном огромном зале фигура безликого приобретала неясные очертания, подёрнутые светловатой дымкой. Этот странный туман стекал с высокой фигуры прямиком на пол, затем вновь поднимаясь от ног к макушке.
За движениями дымки Эванс наблюдал вечность.
— Почему я не могу просто продолжить лежать?
— Можешь, — мужчина обошёл Эванса кругом, внимательно рассматривая мальчика. — Можешь, конечно.
Он остановился рядом со слизеринцем, так близко, что стоило Эвансу лишь протянуть руку — и мальчик смог бы ухватить беловолосого за чёрные брюки. Желания такого, конечно, у него не возникло, и безликий отошёл от него, недовольно хмуря тонкие вроде бы брови. Глаза его, блеклые почти до белизны, чуть заметно светились в темноте.
— Можешь, — повторил безликий задумчиво. — Но тогда чем ты будешь отличаться от мертвеца или того же поднятого из могилы трупа? Ты гниёшь, не так ли? Да, точно. Не хочешь ничего, ничто тебя не интересует, а сестра твоя всё чаще вызывает раздражение своим живым энтузиазмом. А теперь ещё и двигаться совсем не хочешь. В тебе нет любопытства, но всё ещё есть магия. Крохи, но их хватает. Но, знаешь, почему ты мёртв? Не потому, что хочешь, как и любой другой труп, лежать безмолвно и думать о всяких глупостях, нет. У тебя нет цели. Возможно, ты всё же чего-то хочешь, Эванс? У тебя есть какое-то желание, неизвестное мне? Почему ты всё ещё жив?
Мальчик вздохнул. Никакой пользы это действие не принесло, но он вновь ощутил вонь псины, к которой, как оказалось, невозможно привыкнуть. На мгновение ему вспомнились совсем другие запахи: еды, цветов, свежести, машинного масла и книжной пыли. Те, что преследовали его всю жизнь, которые он не ощущал, пока не наступила эта всепоглощающая стерильность.
Ради них ли он живет? Нет, пожалуй.
Шершавость камня, нежность лепестков цветов, скольжение грубой ткани по ладони — всё это было ему недоступно. Уколы боли оказались в прошлом, давно, и те жалкие отголоски ощущений, чувств и прикосновений, которые Эванс мог чувствовать всего раз в год, в день мёртвых, и рядом не стояли с оригиналом. И вряд ли выйдет вернуть то, что давно утеряно — и стоит ли?
— Молчишь… Ты ведь ничем не отличаешься от простых мертвецов, верно? А мёртвым совсем не место в мире живых, — мужчина внимательно рассматривал узор трещин на огромном волшебном зеркале. — Вечно они трескаются. Юный Мастер, слышишь меня? Слышишь. Страж… проводит тебя. Кербер!
Прежде чем исчезнуть, мужчина поймал взгляд слизеринца и покачал головой. Безликий выглядел разочарованным. Эванс когда-то давно, когда он ещё жил в доме Дурслей у своей тетки, видел это выражение лица у соседского мальчика, когда у того умер любимый питомец, то ли кот, то ли морская свинка. Ребёнок стойко перенёс потерю, не проронив ни единой слезинки, но в глазах у него было такое разочарование, что Эванс даже пожалел его тогда.
Запах обострился до такой степени, что мальчика стало тошнить. В зале он больше не был один: огромная тварь, которую он уже видел в третьем коридоре, соткалась из теней. Больше всего это животное было похоже на исполинских размеров собаку неопределённой породы. Челюсть у псины была тяжёлой и квадратной, и крупные мутные капли слюны стекали из пасти по влажной блестящей шерсти морды, прежде чем упасть на пол и прорости странными на вид растениями.
Путь Твари был устлан цветами.
Она ступала так мягко и неспешно, что красноволосый, даже со своим острым слухом, не мог услышать её шагов. Все мысли мальчика были заняты тем, что, когда он впервые встретил этого пса, головы у него было три, а сейчас — лишь одна, но та самая, что смогла схватить его за икру и оторвать кусок мяса, так и не выросший снова.
— Ты ведь даже не боишься, — прошелестела Тварь, склоняясь над ним.
Собака разинула пасть, и мальчик ощутил, как острые кривые зубы медленно и нежно погружаются в его плоть. Тело сковала неожиданная судорога, и ребенок забился, ощущая, как застывшая было в его венах кровь вдруг начинает свой бег, принося с собой страдания и боль в каждую клеточку организма. Эванс глухо застонал, упираясь руками в собачью пасть и пытаясь отпихнуть её от себя; от накатывающей, точно волны во время прибоя, боли, у маленького волшебника немели руки и ноги, а его собственные стоны заглушали голоса, звучавшие у него в голове.
Облизываясь, Тварь отстранилась. Слепые глаза, обильно выделяющие гной и слизь, были не особенно приятным зрелищем. Эванс даже подумал, что если бы Лили, отличающаяся особой брезгливостью, увидела эту картину так же близко, как и сам мальчик, её бы наверняка стошнило. Страж обнюхивал Эванса сухим горячим носом с потрескавшейся черно-бордовой кожей, из которой медленно вытекали капли крови, не успевавшие упасть с носа и застывавшие на нём твёрдой коркой. Зловонное дыхание, отдающее могильной землёй, напомнило Эвансу о кладбище с аккуратно подстриженной травой, о рядке серых однотипных могил и о пустых похоронах, когда проститься с мёртвыми приходили лишь работники кладбища. А потом ухоженные могилки становились забытыми и одинокими, и, словно в насмешку, им даже не давали скрыть своё горе за разросшейся травой, которую скрупулёзно подстригали каждую субботу, ровно в десять утра.
На пол закапала его кровь. Эванс ощутил рывок в районе пупка и недоуменно заозирался — он стоял рядом с собственным телом, смотря на то, как обезумевший пёс рвал его, точно щенок — газету.
— Остановись!
Пёс поднял больные глаза, облизнул испачканную в крови пасть и вывалил язык, весь покрытый струпьями и язвами.
— Почему? Тебе оно уже не понадобится.
Эванс панически переводил взгляд с пса на своё истерзанное тело и обратно, словно пытаясь понять, действительно ли всё это происходит. Но едва Страж захотел вернуться к своей игрушке, как мальчик кинулся ему наперерез, закрывая путь к тому, что осталось от него самого.
— Нет, прекрати! — от угрожающего рычания у мальчика внутри всё перевернулось, перемешалось и застыло, скованное страхом. — Не надо больше! Безликий, у нас же уговор!
— Уговор может выполнить и другой, мой юный Мастер, — раздалось ниоткуда и отовсюду.
— Прочь! — пёс зло отпихнул его одной лапой, возвращаясь к своей игре.
— Но я не хочу! Не хочу умирать! Не сейчас! — Эванс… Гарри бросился на огромного зверя, молотя кулаками прямо по толстой выцветшей шкуре. — Я не хочу, чтобы моя могила была такой же пустой, как и у Эвелины!
В его воспоминаниях Эвелина была, как и при жизни, невероятно стара и доброжелательна. Она улыбалась почти беззубым ртом, отчего на её некрасивом лице лучиками разбегались глубокие борозды морщин, и весело сверкала выцветшими глазами. Её длинные седые до белизны волосы всегда были стянуты в пучок. Движения старухи были заторможены; она часто забывала что-то или не понимала, где находится, путала книги и секции на работе, из-за чего чуть более молодой смотритель библиотеки уже давно рекомендовал начальству уволить её. Для Гарри Эвелина, бездетная и одинокая, была воплощением кошмара.
И он забыл её имя, превратив старуху в нечто, присутствующее в его жизни, но не занимающее в ней место. Эвелина стала Мисс Оллсандей, похороненной в сером платьице с несколькими приторными конфетами на груди, и её могилу никто, кроме Эванса, не посещал уже больше трёх лет. На её похоронах не было никого из родственников или друзей, и эти пустые проводы заняли мысли Эванса так, как никогда не могла занять их сама Эвелина.
— Вот оно что, — услышал Гарри мягкий смешок. Его глаз коснулась холодная белая рука, закрывая их. — Ты действительно необычен, юный Мастер. Такое желание у ребёнка… ты исполнишь его, юный Мастер. Но до этого тебе придётся исполнить наш договор. Помнишь его? Теперь я расскажу тебе, что же нужно делать, мой дорогой юный Мастер…