Резко распахнутая дверь ударилась о стену, и втянувшая голову в плечи Лили обреченно подумала о том, что простым взысканием ей теперь не отделаться — уж больно был характерным мелодичный звук опадающих осколочков стеклянной вставки в двери. «Ну, может, наконец её заменят», — решила девочка, припустив со всех ног подальше; она отлично слышала топот пытавшихся догнать её парней.
— Лижи задницу Мерлина, Синди! — проорала девочка во всю мощь своих детских лёгких, как только оказалась достаточно далеко от крыльца и оставшейся на нём запыхавшейся группы преследования.
Не удержавшись, Лили высоко подняла руку с торжественно сложенным из пальцев факом — профессор МакГонагалл бы ей мозг с мылом прополоскала, если бы увидела.
На всякий случай побегав по полю ещё пару минут, Лили перешла на быстрый шаг, прижимая к себе честно свиснутую поклажу. Завёрнутые в старый свитер конфеты и пряники тощего Сэмми грели сладкоежную душу Лили почти так же сильно, как и осознание того, что завтра было тридцать первое августа. Это означало конец мучениям и скуке и возвращение в старую школу волшебства Хогвартс с его коридорчиками, вкусной едой, мягкой постелью и прочим. Больше всего Лили радовало отсутствие в замке во время еды ограничения на сладости — летом рыжая пересмотрела все имеющиеся у неё учебники и нашла парочку зелий для безвредного поглощения вкусностей в любых количествах.
Остановившись на пару секунд, девочка пошерстила в свитере и вытащила из него упаковку мармеладных мишек. Мудро рассудив, что Эвансу без разницы, что она таки донесёт до него, девочка высыпала сразу половину пачки в рот, принявшись с умным видом жевать.
«Не, не то. До волшебных сластей — как до луны пешком!»
Тщательно пережёвывая сладкую липкую массу, Лили шагала вниз по склону холма, к грязноватой мелкой речушке, даже не отмечаемой на картах. Приют Святого Стилиана, в котором девочке посчастливилось жить, располагался на стратегически важном для побегов от погони месте: с одной стороны прямиком к нему примыкали узкие улочки мелкого городка, название которого Лили не удосужилась запомнить, с другой — обхватывало бескрайнее дикое поле с виднеющимся клочком блестящей на солнце реки.
Высокая нестриженая трава щекотала девочке локти и поясницу, но Лили продолжала упрямо протаптывать себе путь сквозь дикоросы.
Вскоре помимо редкого птичьего щебета и шелеста травы Лили услышала слабое бурчание реки, что означало, что она почти пришла. Старые кроссовки настоятельно напоминали девочке о своём состоянии, намокая от чуть увлажнившейся земли — следы на ней моментально заполнялись водицей.
Лили вынырнула из травяной массы на крупный камень, обтачиваемый слабым речным течением, и, приставив руку козырьком ко лбу, осмотрелась, пока вода мочила ей пятки.
— О, Эванс!
Перепрыгивая по камням, точно заправская лягушка, Лили удалось удержаться от падения и добраться до противоположного бережка относительно сухой. Её брат сидел на нагретом солнцем огромном камне и, не отрываясь, смотрел на течение воды.
— Я принесла сладостей. Будешь?
Предсказуемо не получив ответа, Лили уселась рядом с братом и, стянув мокрую обувь, принялась планомерно уничтожать принесённые с собой гостинцы. Она наслаждалась, тщательно облизывая пальцы после каждого раза, когда брала в руки вкусность.
— Откуда ты взяла сладкое? — безразлично спросил Эванс.
Лили покачала пальцами на ноге, отмечая, что, вообще-то, ей пора подстричь ногти.
— Стырила у тощего Сэмми. Мне они всё равно нужнее.
Тощий Сэмми, вопреки своей кличке, был отнюдь не тощим, а очень, очень даже наоборот — в столовой за столом он занимал сразу два места, а ел и вовсе за десятерых. Из-за своих габаритов ребёнком он был сильным, и каждая новая порция приютской баланды, казалось, только придавала ему могущества; Лили вообще не могла представить, как можно есть подобную дрянь с выражением полнейшего блаженства на лице. Пользуясь своими габаритами, недюжинной силой и какой-то совершенно артистичной манерой врать, тощий Сэмми выбивал из приютских детишек не только их еду, но и честно заработанные или украденные у взрослых деньги, так что вкусных вещей у толстяка было — хоть завались.
Лили он, кстати, старался не трогать. После того, как Сэмми отобрал у девочки обед, всю последующую неделю любая еда приобретала для него вкус, вид, запах и текстуру свежего сельдерея, который, как известно, ненавидят абсолютно все.
— Воровать…
— Ой, вот только не надо начинать про то, что воровать — плохо. Если не сумел уследить за своим добром, то кто в этом виноват? Тот, кому это добро приглянулось, что ли?
— А если у тебя… стащат что-нибудь?
— Ну, значит, плохо смотрела и сама виновата в пропаже. В обратную сторону же тоже работает! Другой вопрос в том, что я этого вора найду и сотворю с ним… нехорошее.
Мимо Эвансов в грязной воде проплыл пакетик из-под чипсов. Дети проследили за его неспешным скольжением, пока отважный яркий кораблик, набрав фатальное для него количество воды в своё нутро, не пропал под толщей мутной серой жижи. Лили, уже успевшая съесть всё принесённое, вскочила с насиженного места и принялась отряхивать короткую джинсовую юбчонку, при этом старательно вытирая пальцы о жесткий материал.
— Я что вообще сюда пришла-то. Пошли, нас зовут на внеплановую свиданку с Августом.
Эванс, хоть это и было для него нехарактерно, от досады сморщил нос.
— Это обязательно? И сегодня ведь пятница, не воскресенье.
— Обязательно. Наша смотрительница-мучительница сказала, что она в поте лица выбила нам встречу с нашим падре, так что, если мы хотим в нашу любимую школу, нам надо с ним встретиться.
Недовольно прикрыв глаза рукой, Эванс встал со своего места и, непрестанно морщась, последовал за сестрой. Лили, правда, прыгала по камням, тогда как мальчик просто перешёл реку вброд.
Августу в этом году исполнялось сорок три, но выглядел он при этом намного моложе, где-то на тридцать. Волосы у него были рыжевато-коричневыми, цвета светлой ржавчины, а глаза, наоборот, тёмными — как горький шоколад; утонченные черты лица привлекали к нему вполне заслуженное внимание представительниц противоположного пола, которых не смущала ни абсолютная асексуальность мужчины, ни его сан. Порой коварные соблазнительницы такое чудили в попытках завоевать внимание и худощавое тело Августа, что Лили только диву давалась, как половину баб из городка ещё не свезли тихо-мирно в какую-нибудь местную психушку. Сам Август от такого внимания не бегал в попытках его избежать, но взял в привычку отшучиваться от особо яростных нападок и попыток задавить его бюстом разного достоинства.
На крыльце детей встретила престарелая воспитательница, отличавшаяся излишне суровым нравом и возрастом столь почтенным, что, казалось, старуха скоро рассыпется в прах. Разбитое стекло она уже заметила, но пока ещё не знала, кто виноват в происшествии.
— Эвансы? Падре сломал ногу, так что идите к церкви сами, бесполезные оболтусы.
Лили по привычке скривилась, едва скрыв «неподобающую юной леди» гримасу. Эту воспитательницу она не особо любила; впрочем, та отвечала ей взаимностью: старая женщина была дюже суеверной и на дух не переносила рыжих.
Маленькая недо-церквушка, совсем не похожая на другие огромные и помпезные храмы, которые так любят католики, находилась в десяти минутах быстрой ходьбы от приюта. Вела туда всего одна дорога, примерно до половины залитая бугрящимся и потрескавшимся асфальтом грязно-серого оттенка; прямо в огромных трещинах росли полевые цветы и зеленела трава, так что Лили успела собрать приличный букет и сплести половину венка к тому моменту, как Эвансы дошли до одиноко стоящего белого здания. Оно на вид совсем не напоминало храм, и это было единственным, что в нём нравилось Лили.