Салли сделала несколько коротких вдохов, затем шумно и долго выдохнула. Чуть придя в себя от пары повторений этого нехитрого действа, она усадила Лили на свою кровать и захлопнула дверь, подперев её тумбочкой.
— Почему ты не сказала ничего этой вобле тушёной?! — взорвалась, наконец, Лили.
Салли-Энн вздохнула. Под определение истинной гриффиндорки Лили с её импульсивностью подходила как нельзя лучше, но как же ей будет тяжело жить с этой чертой характера — представить сложно.
— Слушай, — проведя ещё один цикл дыхательной гимнастики, Салли окончательно успокоила своё сердцебиение, хотя и не смогла полностью задавить недовольство, просачивающееся в её голос, — мы всё равно ничего не сможем сделать.
— И что?! — вспыхнула Лили. — Теперь терпеть эту… эту… эту рыжую! В нашей комнате?! Энни, ну ты что, это же почти как в приюте!
Салли-Энн сморщилась. Во-первых, она терпеть не могла, когда её имя как-то коверкали, «Энни» был один из самых ненавистных вариантов. Во-вторых, Лили была права: приютских комнатушек, рассчитанных на пять человек, она насмотрелась на всю оставшуюся жизнь, а ведь ей ещё до восемнадцати терпеть. В Хогвартсе-то, конечно, комната была не полностью её, но одна часть из пяти или законная половина — величины абсолютно несоизмеримые. А теперь их в комнате, считая Гермиону, которая, — даром что призрак! —, всё равно воспринималась, как соседка, четверо. Четверо! Не пять, но уже очень и очень близко.
Да и Уизли эта совершенно не понравилась девочкам. Тихая, серая, хоть и с рыжим окрасом, непонятная особа со странным настораживающим взглядом. Такие бегающие глазки были у одной знакомой Салли, и девочка ничего, кроме бед, от этого своего знакомства не вынесла.
— Слушай, — повторила гриффиндорка, немного покровительственно посмотрев на подругу, — сделать мы ничего не можем — это раз. Нервы нам с тобой понадобятся — это два. И мы всегда можем сделать так, что девочку от нас отселят по её же просьбе. Это три. Поняла?
Лили, уже успевшая побледнеть после ярко-красных щёк, задумчиво кивнула. Она уселась на тумбу у двери и принялась раскачивать ногами — признак явной заинтересованности и будущих неприятностей для окружающих. Салли внимательно следила за изменениями в лице своей подруги и уже мысленно не завидовала несчастной девочке, которую угораздило подселиться именно к ним в комнату.
— Ладно, — мило оскалилась Лили, — ладно. Я не против, если так. Гермиона, а ты?
Призрак, до того пристально вслушивающийся в разговор, смущённо принялась разглаживать одежду.
— Ну… я тоже не против… только она заняла мою кровать. Поэтому я могу нечаянно на неё лечь — ну, когда я забуду этот день, понимаете? Вряд ли это будет приятно ей.
— Не волнуйся, — клятвенно заверила Грейнджер Лили, — она просто обожает обниматься с призраками. Это её бодрит!
— О! Ну, если так! Но это так! Неожиданно! Ах!
И, смущённо вспыхнув, Гермиона пропала из поля зрения Салли, став полностью невидимой. Лили, как Энн была уверена, прекрасно видела призрак их бывшей соседки по комнате, хотя остальным людям это было не под силу.
— Ладно, отодвигай тумбу и зови эту рыжую. Будем спать ложиться.
Вернувшаяся Уизли была, на взгляд Салли, больше всего похожа на самого обычного ребёнка, оторванного от семьи: храбрящегося, смущённого и оттого нагловатого и отчаянно хотящего «к мамочке». Жалости к подобному «чуду» Салли не испытывала вообще, в чём можно было бы обвинить её не самое лёгкое детство без мамочки в принципе. Но, несмотря на это, Энн решила всё-таки навести мосты к зажимавшейся девочке:
— Эй, рыжая, зовут-то тебя как?
— Не называй меня рыжей! Джиневра Молли Уизли, вот. А вас?
Фыркнувшая Лили была просто концентрированным добродушием, поэтому отвечать Салли пришлось за двоих:
— Салли-Энн Перкс и Лили Эванс.
— Лили Морриган Эванс!
— Лили Морриган Эванс, — послушно согласилась с беснующейся подругой Салли. — А теперь, раз уж мы все перезнакомились, я пойду в душ.
Быстро закончив все водные процедуры, Салли нырнула под чуть тёплое тяжёлое одеяло и с наслаждением потянулась. Минут через десять посвежевшая Лили тоже вернулась из ванной и, погасив свет в комнате, тенью скользнула к себе в кровать.
Но надеждам выспаться было не суждено сбыться: расслабившаяся из-за темноты новенькая вскоре начала подозрительно хлюпать носом, а потом и вовсе зашлась заткнутыми подушкой рыданиями. Привыкшая к тишине после отбоя Энн уснуть не смогла бы даже при всём желании.
— Мелкая, чего ревёшь? Не мешай спать! — выслушав прерывистые жалобы насчет отсутствия мамочки и сказки, Салли, тяжело вздохнув, кинула в Эванс подушкой. — Лили! Рассказывай давай что-нибудь ей, а то мы вообще не заснём!
— А что сразу я?! — зашипела второкурсница не хуже кошки. — Чего сама не расскажешь?!
— Эй, я прикрываю спины от учителей, ты вешаешь им лапшу на уши! У тебя язык лучше подвешен!
Спорить с этим Лили не могла, и недовольное ворчание было лучшим тому подтверждением.
— Сказку ей. Рыжая, не реви, иначе никакой сказки не будет, — рыдания затихли, хотя раздражающие всхлипывания ещё оставались. — Сказку, блин. Ладно, слушай! Однажды умерли трое мужчин!
— Ска-сказки та-ак не на-начина-аются! — прогнусавила Уизли в подушку.
— Цыц, я рассказываю! Умерли эти трое, и, встретившись в загробном мире, поняли, что все они — братья.
Салли-Энн с интересом уселась на кровати. Да уж, вешать лапшу на уши — это искусство всё-таки, ей недоступное. Заинтересовала ведь… И как будет выкручиваться теперь? Мало того, что эта недосказка началась со смертей, так ещё и трое мужиков неожиданно оказались родственниками. И вообще, как они это поняли? Анализ по крови провели? В загробном мире есть лаборатории? Или у них были одинаковые родимые пятна? Да, непонятно.
— А они от одной матери или от одного отца? Или их просто растеряли по всему миру? — не удержалась от вопроса Салли-Энн.
— Не знаю я, — огрызнулась Лили, — просто братья, и всё. Вот, и стали они думать, как бы им… как бы им снова стать живыми, потому что у них у всех были незавершённые дела в мире живых. Пока думали, набрели на речку забвения, не помню названия её.
— Стикс, — подсказала Салли.
— Ага, на неё. Река была просто огромной ширины, другой берег было еле видно. Посовещавшись, эти братья поняли, что они все были магами, причем сильными, поэтому они долго-долго колдовали и сделали огромный мост, который смог дотянуться до другого берега. Идти по нему было страшно, потому что всё-таки Стикс, а не какая-то там Темза, но выбора у них особенного не было, поэтому они пошли. И на середине моста они вдруг замерли, как вкопанные: перед ними стояла… сама Смерть! Женщина с косой, в мантии, окружённая зло-ой аурой! Но злилась она не из-за того, что они сбежать хотели — о нет! Злилась она потому, что долго-долго ждала к себе этих братьев, а они не захотели даже немного побыть с ней!
Лили явно вошла во вкус, потому что описания становились всё более насыщенными, а тон девочки принялся подстраиваться под рассказ, создавая нужное настроение у слушающих.
— <Вы призвали великое колдовство>, — сказала им Смерть, — <и я не могу оставить это без… подарка. Восхищенная вашей силой, мудростью и умением, я дарую вам то, чего бы вы не пожелали! >, после чего двое братьев почувствовали себя так, будто выиграли в лотерею: как же, сама Смерть им что-то дарует! А вот третий брат обеспокоился, но его никто не слушал.
И первый брат вышел и сказал: <Я знаю, что из костей животных делают прекрасные клинки и луки, и я знаю, что у тебя есть кости, и что кости твои полны волшебства. Я, костлявая, хочу самое грозное в мире оружие, которое может магичить: твою кость! >
И Смерть закатала рукав своей мантии по локоть, показав самую обычную женскую руку, а не кости. Затем Смерть своим чёрным-чёрным когтем рассекла нежную кожу — и вместо крови во все стороны брызнул чёрный дым, и то, что соприкасалось с ним, начинало гнить. Смерть же вытащила из своей руки кость и отдала мужчине, сказав: <Вот твоё оружие, славный воин, ступай дальше, в поднебесный мир! >