Разлёгшись на широком подоконнике и закинув руки за голову, Лили задумчиво надула губы. Дневник, значит?
Интересно, а если она достанет эту тетрадку, то ей перепадёт хоть немножко любви Эванса?
В любом случае, стоило проверить. И Лили даже знала, что ей нужно сделать, чтобы получить вожделенную для брата вещицу.
План был прост: Лили требовалось сначала завоевать внимание, затем симпатию, а после и вовсе дружбу Уизли; сделать это всё нужно было по-тихому, не привлекая ненужного внимания и ни в коем случае не давая Джинни усомниться в искренности помыслов юной Эванс. Просто, на самом деле.
С искренностью, конечно, никаких проблем не было: жизнь в не самом лучшем приюте страны быстро научит любого ребёнка врать так, что порой и полицейские, эти ходячие детекторы лжи, сочувственно кивают головами в ответ на какую-нибудь из слезливых историй; если же врать ты не умеешь, то ходить голодным — единственная альтернатива.
Порой Лили так завиралась, что и сама начинала верить в собственные же байки. Однажды, умыкнув очередную порцию конфет, девочка перевела стрелки на тощего Сэмми, и, когда ушли недовольные няньки, вместе со всеми устроила парню «тёмную»: в приюте, конечно, нормально относились к воровству, но, если вор вдруг попадался на деле, то мог завидовать преступникам, тихо-мирно отбывающим свой срок. Ведь все знают, что настоящая жестокость порождается лишь детскими сердцами.
О Сэмми Лили вспомнила лишь глубокой ночью, и, немного (совсем чуть-чуть) почувствовав себя некомфортно, отсыпала мальчику пятую часть своей добычи, за что тот вновь был бит с утра.
Понимая, что внезапное проявление внимания к Джинни будет точно светящийся ламповый указатель, Лили не спешила резко менять своё отношение к рыжей. К примеру, для начала Эванс всё-таки стала признавать, что в комнате живут не трое (она всё ещё считала Гермиону за соседку), а четверо девочек, хотя и старательно морщила нос при упоминании этого факта. Потом Лили начала будить Уизли на завтрак, — рыжая часто просыпала, — отнюдь не нежно кидая в ту подушкой; в первые недели Джинни жутко этого пугалась, но потом как-то привыкла и иногда даже вставала раньше, чем её соседки по комнате.
Нормальными стали редкие обмены ничего не значащими фразами и пожеланиями доброго утра-вечера, чего Лили всегда терпеть не могла; наверное, именно на этом и подловила подругу Салли-Энн.
— Ты чего удумала? — грозно спросила Перкс, нависая над более мелкой Эванс. — Или уже не хочешь рыжую выселить?
Наверно, Лили стоило бы испугаться, потому что Салли, не изменяя себе, для разговоров выбрала самый пустой и запыленный коридор из всех возможных. Но девочка слишком хорошо знала Энн: несмотря на то, что она была крупнее своих одногодок, характером Перкс вышла самым покладистым и мягким, особенно если дело касалось её друзей и знакомых.
Поэтому в ответ Лили только сморщила нос. Как бы она себя ни вела, а примириться с Уизли в их с Салли комнате Эванс не смогла. Ловко вынырнув из-под Перкс, Лили чинно сложила руки за спиной и принялась покачиваться на пятках, стараясь принять самый милый и безобидный вид.
— А с чего ты решила, что я что-то задумала? — спросила она сладким тоненьким голоском.
Энн скривилась.
— Ты за дуру-то меня не держи. Последней мыши это ясно, у тебя глаза бегают.
— Ну…
— Рыжая, ты или говоришь мне, что удумала, или идёшь далёко и надолго. Ко мне можешь потом даже не обращаться, поняла?
— Да ну тебя! — обиделась Эванс. — Дело есть у меня к ней, ясно?
— Точнее давай, точнее.
— Мне нужна её тетрадка, ясно тебе? Та чёрная, что она с собой вечно носит.
— Стащить хочешь? — нахмурилась Энн.
Несмотря на то, что она тоже была приютской, Салли на многие вещи смотрела не так, как Лили. В частности, она не принимала воровства и чувствовала себя неловко, перекладывая вину на других, что было вполне привычно для Эванс. Таких расхождений было не очень много, но они обычно и были теми камушками преткновения, из-за которых Салли и Лили не могли с чистыми сердцами назвать друг друга подругами. Они оставались лишь хорошими знакомыми в условно-враждебной обстановке.
— Не стащить, а позаимствовать. И вообще, меня Эванс попросил, — уже тише добавила Лили, смущённо опустив глаза.
— О, ну раз Эванс…
О любви Лили Салли, конечно же, знала. Кому как не ей знать об этом всё? Лили ей и жаловалась на не слишком эмоционального брата, и хвалилась полученными от него редкими знаками внимания, и советовалась о том, как эти знаки получить. Об отношениях Эвансов Салли знала едва ли не больше их самих. Что Лили понеслась, сшибая всё на своём пути, выполнять просьбу брата, девочку не удивило. Гораздо неприятнее было, что Лили пошла в обход привычных схем и не предупредила о своих действиях Перкс.
— Да, Эванс! — с вызовом ответила Лили. Лицо рыжей приняло непримиримое выражение, и Энн поняла, что спорить или переубеждать девочку совершенно бесполезно.
«Ну и пусть. Ей не десять лет, в конце концов. Одиннадцать…»
— Я ей не скажу. Только и от меня помощи не жди, ясно?
— Я и сама справлюсь, не волнуйся так.
На обхаживания пришлось затратить почти месяц. Лили старалась действовать неспешно, но всё равно то и дело пыталась ускорить процесс «дружбы». Когда она ловила себя на том, что слишком уж давит на Уизли, то тотчас отступала.
Естественно, она докладывала Эвансу обо всех своих успехах и неудачах. А как же иначе?
В основном это происходило в общежитии брата. Ну не в башне же Гриффиндора о подобном говорить?
— Она уже при мне спокойно в своей тетрадке пишет, — похвасталась Лили, закидывая ноги на спинку кровати. — Слушай, а у вас-то матрац жёстче нашего!
— Ты видела тетрадь?
Лили недовольно посмотрела на брата, чья одержимость чужим дневником ей уже поднадоела. Нет, Лили всегда хотела, чтобы Эванс говорил побольше, чем покойник, но вот то, что говорить он будет только об одном — этого Лили не учла, когда просила мироздание о небольшом одолжении.
«Где тетрадка?», «Что с тетрадкой?», «Видела тетрадку?» Слушать тошно, ей-богу.
— Да, да, видела. Миленько тут у вас.
Слизеринская спальня, в сущности, от спальни Гриффиндора отличалась только цветовой гаммой и более аккуратной мебелью: не было ни зарубок на кроватях, ни царапин на тумбочках, да и на полу не было невыводимых пятен от чьих-то экспериментов. Приятным дополнением, помимо клетки с Малиновкой, был книжный шкаф и чистота комнаты. Неприятным — белобрысый мальчишка на кровати напротив, который никак не хотел уходить.
— Слушай, ну дай ты поговорить-то, а? — обратилась к нему Лили.
— Тебе надо — ты и говори, я себе не мешаю, — фыркнул Драко, нарочито медленно переворачивая страницу книги, которую он даже не читал.
— Эванс, пошли отсюда.
Привычно схватив брата за руку, Лили проверила, обут ли тот, и пошла к выходу. Напряжённых и настороженных взглядов слизеринцы на неё уже не бросали: привыкли, наверное, к её вечному присутствию то у брата в спальне, то в гостиной с домашними заданиями, то у Снейпа. Рыженькая гриффиндорка стала кем-то вроде талисмана для змеиного факультета: если Лили хоть раз зашла в их гостиную — то день, определённо, будет удачным хотя бы потому, что девочка уведёт своего полумёртвого братца подальше, и тот больше не будет пугать окружающих мёртвыми глазами, серой кожей и неестественными движениями. Первогодки и вовсе вздыхали с явным облегчением, забывая о том, что слизеринцы должны скрывать свои мысли и чувства.
Уверенно идя по тёмным коридорам, Лили внимательно смотрела по сторонам. Насколько она помнила, где-то совсем рядом с зелёной гостиной располагалась небольшая ниша с какой-то отвратительной статуей, закрывавшей тайный ход до третьего этажа, традиционно пустынного. Неизвестно почему, но почти весь этаж отдали призракам, и встретить на нём живого было столь же сложно, как и найти вампира солнечным денёчком на улице (ведь все знают, что у вампиров слишком нежное зрение для пребывания на свету).
— Вот этот сойдёт, наверное, — хмыкнула Лили, заводя брата в пустой класс. Она бы с удовольствием, кстати, воспользовалась бы давно облюбованным зеркальным классом, но тот вдруг оказался востребованным для какого-то клуба, то ли дуэлей, то ли дуэний, Лили не разбиралась. Так что Эвансам пришлось срочно менять место посиделок, но ни один класс больше не устраивал Лили, и родственники кочевали из помещения в помещение, как путники в пустынях ходят от оазиса к оазису.