— Сезона спаривания нет, — тихо и неуверенно сказала она.
Слизерин расхохотался. Спаривания? Он и не думал, — мала ещё, ха!
— И не будет, Лилит.
— Н-ну, тогда — подчиняюсь.
***
«Бежала-бежала-бежала, упала — и вот в новом, полном тайн и чудес месте! Ах, как приятно изучать всё происходящее вокруг! Всё такое необычное, интересное, увлекательное! Ах, Лили, как же повезло тебе…»
Хриплый приказ от полулысого Мастера поднести ещё выпивки прервал череду самоубеждений девочки. Аффирмации не работали. По правде говоря, вокруг всё было грязно и жутко, неприятно пахло немытыми телами и навозом, а ясные животные глаза Мастера навевали мысли о детских страшилках. Лили натянула на личико самую сахарно-приторную из всех своих улыбок и, весело щебеча что-то бессмысленное, поднесла магу большую и грязную кружку какого-то дикого пойла. Она жалела лишь о том, что плюнуть в посудину не удалось.
«Мастер, — имени своего он так и не назвал, скотина, — маг выдающийся, несомненно. Но также несомненно он просто отпадный муд… уро… мудрец, чтоб его!»
Причины, чтобы затащить её в мрачное ароматное пристанище пьяниц и полуживых путников, Лили не находила. Мастер одной силой мысли мог творить такие вещи, от которых Дамблдор повыдёргивал бы себе всю бороду по волоску, но создать хоть какую-нибудь тряпочку от дождя или наплодить золотых монеток не хотел. Или не мог, Лили не была уверена.
Но вести приличную девушку в трактир! Да такого ни один приютский мальчишка себе бы не позволил, прежде всего из-за того, что Лили дала бы ему в глаз за одну только мысль!
С Мастером, конечно, подобное было невозможно.
Несмотря на тщательно подогреваемую неприязнь, уселась Лили поближе к своему вроде как учителю. Заинтересованные взгляды окружающих пьяных мужчин её пугали: примерно зная нравы средневековья, Лили не была уверена в собственной безопасности.
Мастер на такое поведение только фыркнул. Поколдовав над своей кружкой, он отпил изменившийся напиток из уже чистой посудины.
— Как делать так? — не удержала любопытства Лили.
Змеиные глаза мазнули по её фигуре коротким равнодушным взглядом.
— Рано тебе ещё. Неси пищу, что забыла.
От досады девочка сморщила нос. Она надеялась, что те две тарелки, что она оставила у трактирщика, не для них. Уж больно убого они выглядели! К несчастью, надежды её не сбылись.
Провожаемая мужским вниманием, девочка, так и не попросившая у Мастера юбку подлиннее и неистово об этом жалеющая, подошла к уродливому, как и всё вокруг, трактирщику. У мужика не доставало левого глаза. Чёрный провал глазницы был кое-как прикрыт лоснящимися от грязи кучерявыми волосами. Выдающийся нос с парой больших прыщей казался несуразно мелким по сравнению с огромными блестящими красными губами, напоминавшими две жареных сосиски. Зубы, скрывающиеся за этими губами, и вовсе повергли Лили в ужас: их было меньше половины, зато все они оказались жёлто-чёрными, как на подбор.
— Прошу, малышка, — дыхнул на девочку трактирщик, пододвигая тарелки.
Задержав дыхание, Лили быстро кивнула, и, схватив посуду, метнулась обратно к Мастеру. Вонь изо рта, не знавшего в жизни зубной щётки, сразила её наповал.
— Увереннее, — зевнул Мастер. — Они пусты. Ты полна силы мира, они — нет.
Лили скривилась, как от зубной боли. Она не могла объяснить всех охватывающих её чувств, и дело было не только в скудности парселтанга, но и в том, что Мастер не видел совершенно ничего предосудительного в поведении окружающих его людей.
«Выросший в хлеву удивляется чистоте», — проворчала про себя Лили, аккуратно отодвигая подальше тарелку с непонятной баландой. Голода она не чувствовала: то ли перенервничала, то ли Мастер намагичил что-то непонятное, то ли так сказалось её нежданно-негаданное перемещение в прошлое, минимум на пятьсот лет назад.
Она была в прошлом. С этим было совершенно необходимо смириться, свыкнуться с этой мыслью и перестать отвергать её, точно одну из бредовых идей, неспособных к самостоятельному существованию без поддержки верящих в это людей. Прошлое окружало Лили со всех сторон, оно было в матерящихся извозчиках, красных толстощёких женщинах, в запахах навоза и грязи, в чистой, не отравленной людьми земле и в самых вкусных яблоках, которые Лили только ела в своей жизни.
Средневековье или даже раньше… что она вообще знала об этом времени? Как никогда Лили жалела о том, что не слишком-то любила историю. Но кто же знал, что такая вроде бы теоретическая наука найдёт в её жизни самое настоящее практическое применение? Почти вопрос жизни и смерти. Хотя почему это «почти»? Точно он самый.
Итак, средние века. Жизнь человека стоит меньше жизни коровы или лошади. О прогрессе даже не слышали, чёрного мора вроде ещё не было, Лондон не горел, — но Лили не была уверена, что он вообще стоит. Может, ещё не основали. Даже примерного года Лили не знала, потому что не понимала староанглийского, а у змей летоисчисление идёт совершенно по-другому. Какие там года! У хладнокровных два времени: сейчас и не сейчас. Сейчас тепло — это лето; не сейчас тепло — это, как можно было бы догадаться, зима. Или осень. Или весна, весной тоже бывает «не сейчас тепло».
Жизнь человека ничего не стоит, а женщина — не человек. Ребёнок, кстати, тоже не человек, так, зародыш, который находится в полном распоряжении мужчины, главы семьи. Главного. В случае Лили всё было совсем плохо: мало того, что женщина, так ещё и маленькая… хотя, вроде бы в двенадцать-тринадцать лет уже и замуж выдавали, и беременными ходили. Жили-то ведь мало.
В обществе подъём феодализма (но Лили была не уверена), чёткое разграничение сословий и почти полная изоляция каждого слоя общины от других. Поодиночке не выживают, а если выживают, то потом отщепенцев заклёвывают свои же. Мир жесток к человеку, власть жестока к человеку, природа жестока к человеку. В итоге — человек жесток ко всему, что его окружает, включая таких же бедняг, как и он сам. Круг жестокости замыкается.
Религия… Лили обзывали отродьем дьявола, ведьмой и далее по списку. Значит, охота на ведьм в самом разгаре, а это даёт хоть какие-то временные рамки: насколько Эванс помнила, охота началась на территории островов то ли в пятнадцатом, то ли в шестнадцатом веке, и активно продолжалась лет двести. Завершилась то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом веке. Больше всего от деятельности священников и энтузиастов из деревень пострадала Шотландия. Кто бы знал, почему…
Помимо религиозных канонов умами средневекового обывателя овладевали духи, приметы и прочая суеверная чепуха. Как-то в немытых головах соседствовала боязнь наказаний господних ко всему вокруг и ненависть к чёрным кошкам.
Выходит, что мыслит этот человек из страшного времени в трёх направлениях сразу: о Боге и канонах, о демонах и приметах и о том, что происходит в его жизни.
— Задумалась?
Лили состроила самое кислое выражение лица, на которое была способна. Мастер, допивший нечто из кружки, уже расправился со своим малопривлекательным обедом и явно собирался уходить.
На улицу Лили хотелось и не хотелось одновременно. С одной стороны, свежий воздух — это наилучшая альтернатива многообразию запахов в трактире; с другой же, на улице «не сейчас тепло», как сказала бы любая змея. Не зима, конечно, потому что зимы в Шотландии совершенно особенные, но середина осени или весны с положенными завывающими ветрами, повышенной слякотью, дождями, туманами и холодом. И всё бы ничего, но согревающих чар Лили не знала, нужной одеждой не располагала, а Мастер ей помогать не собирался. Хорошо ещё, что достал ей обувку, а то было бы совсем плохо.
Тяжело вздохнув, девочка поспешила за змееглазым в объятия зябкой погоды.
Мастер вообще не интересовался своей протеже. Ему было всё равно, съест ли Лили свою порцию непонятной бурды, хочет ли она в туалет во время долгих переходов, не холодно ли ей в её тонкой школьной форме, не хочет ли она спать и ещё много этих «ли». Змееглазый просто шёл от деревни к деревне по полужидким бесконечным дорогам, отмеченным лошадиным помётом и коровьими лепёшками, и, казалось, ни о чём не думал. Смысла в этом вечном странствии Лили не видела совершенно, но любой разговор мужчина быстро сворачивал, довольно грубо затыкая ей рот и веля не соваться куда не надо.