Зато появился Эванс.
В мысленной записной книжке Дамблдора было много записей об этом красноволосом мальчике и его странной сестре, но уже полгода как Альбус никак не мог найти их. В стройной системе его разума словно кто-то прошёлся коваными сапогами: всё оказалось разрушено, стёрто, уничтожено. Как от подобного его разум совсем не затух, Альбус не знал.
У него оставался интерес к детям-Эвансам, но каждый раз, как директор хотел с ними поговорить, его мысли уходили к Дарам. Старая мания расцвела буйным цветом, ещё и эти сны…
Он видел, где хранится третий Дар. Небольшой покосившийся домик, похожий на пристанище бездомных. Весь опутан чарами так, как не каждый паук пеленает свой обед. Опасный дом.
И кольцо в нём — его Дамблдор видел так же ясно, как перья Фоукса. Простое кольцо с чёрным негранёным камнем, ярко-тёмным, волшебным, могильным.
Последний Дар, видимо, звал своего возможного Повелителя к себе.
Альбус даже перемещался к дому из своих видений — чисто по картинке, по воспоминаниям. Хибара была опасной и покосившейся, прямо как во сне. И внутри её точно ждало кольцо, Альбус слышал его зов и чувствовал, как бузинная палочка вибрацией приветствует последний из даров. Мантия-невидимка, в последнее время постоянно лежащая в кармане, приятно холодила в эти моменты.
Дамблдор дошёл до своего кабинета, поднялся по винтовой лестнице и с неудовольствием обнаружил Северуса Снейпа в кресле для посетителей. После возвращения Волдеморта декан Слизерина получил неограниченный доступ в кабинет, чтобы через камин перемещаться к Тёмному Лорду. В любой момент, как тот позовёт.
— Северус, мальчик мой… ты что-то хотел от старика?
Снейп состроил зверское выражение лица.
— Турнир, — практически выплюнул он. — Гостевые спальни готовы, как и дополнительные классы. Школа готова принимать учеников из других стран.
— Это прекрасные новости, мальчик мой. Почему же ты так недоволен?
Снейп дождался, пока директор усядется за столом, прикажет домовикам сервировать чай и практически залпом выпьет первую кружку невыносимо-сладкого тёплого Эрл Грея.
— Недоволен я, Альбус, потому, что вешать всё это на меня уже слишком. Я не справляюсь с нагрузкой. Я варю зелья для Больничного Крыла, я веду лекции и практику, я патрулирую коридоры через ночь, я проверяю ингредиенты от поставщиков, курирую треть отработок. Теперь ещё и Турнир. Не слишком для одного человека?
— Тебе поднять ставку, мальчик мой?
— Мне некуда тратить те деньги, что я получаю сейчас, Альбус. Дело не в них. Либо выдайте мне хроноворот, чтобы я успевал спать, либо снимите часть обязанностей. Я не справляюсь. Не теперь, когда вернулся Тёмный Лорд.
Альбус снял очки, протёр стёкла и вернул аксессуар на кончик носа. Взглянул на Снейпа — и будто в первый раз увидел его тёмные круги под глазами, жёлтую сухую кожу, ввалившиеся щёки и мелко подрагивающие руки.
— Ох, мальчик мой… прости старика, я совсем выпал из реальности. Может, пригласим Слагхорна, чтобы он забрал у тебя хотя бы первые четыре курса?
— Лучше передайте подготовку Турнира Минерве или хотя бы Флитвику, это меня сильно разгрузит. Отработки, зелья и лекции я, так и быть, оставлю. Это ноша привычная.
— Филиусу никак нельзя, он же полугоблин, ты сам понимаешь… а вот Минерве… что если Минерве, Поппи и Септиме?
Снейп странно взглянул на директора.
— Альбус, Септима мертва уже год как.
Эта новость удивила Дамблдора — тот был уверен, что совсем недавно видел Вектор… или это было давно?
С этими снами и зовом Даров директору было очень, очень трудно жить.
— Оговорился, мальчик мой, прости старика. Конечно же, я имел в виду Помону.
Дамблдор, в попытках отвлечься от неловкости, принялся поправлять цветы в вазе. Ему очень нравился аконит с кровавыми лепестками, правда, Альбус не помнил, откуда он появился у него на столе.
Снейп нервным жестом растёр руки и встал.
— Альбус, уберите уже аконит от себя. Он может быть причиной подобной забывчивости.
— Почему, мой мальчик? — безмятежно спросил директор, продолжая возиться с цветами.
— У этого растения ядовит даже запах.
========== Глава 8 ==========
Лили не знала, зачем она раз за разом возвращается на эту улицу, но всё равно продолжала это делать. Словно по привычке, которой у неё никогда не было.
Она приходила, садилась напротив одного из белых домиков, и смотрела. Долго смотрела — проходили минуты, затем часы, а она всё сидела и сидела. Лёгкий магический щит защищал её от дождя, ветра и холода, сильные магглоотталкивающие чары — от назойливого внимания простецов. Поэтому Лили могла сидеть столько, сколько ей хотелось.
Хотелось долго.
Она просто сидела и смотрела на беленький двухэтажный коттедж. Домик был на загляденье, словно со страниц какой-нибудь сказки: аккуратный, прилизанный даже, с цветочными горшками на подоконнике и неизменным ковриком «Welcome!» приятного песочного оттенка. Черепица на крыше была тёмно-серой и мелкой, дождевые капли на ней совсем не задерживались.
Дворик был у коттеджа ему под стать: аккуратненький, ровненький, с идеальной стрижкой газона и пышными розовыми кустами у низенькой бирючиновой живой изгороди. Возле крыльца были разбиты две ярких, очень милых грядки с петуниями.
Внутрь Лили не заходила, — не видела смысла, — поэтому не знала, какое там убранство. Но наверняка оно было таким же аккуратным, выверенным до сантиметра и очень-очень чистым. До скрипа.
Лили сидела и смотрела не только на домик, но и на его владельцев — типичную английскую семью. Муж-жена-сын. Не хватало только собаки или второго ребёнка, но, говоря откровенно, они бы не вписались в эту прилизанную чистоту жизни семейства Дурсль.
Мистер Дурсль был болезненно-полным, с пышными колючими усами и красным лицом. Он работал, не покладая тучных рук, и возвращался домой только к темноте, когда Лили уже два или три часа как занимала свой наблюдательный пост.
Она могла приходить к этому дому только после того, как закончатся уроки.
Дурсль-младший породой пошёл в отца: такой же большой уже-не-мальчик, агрессивный, со сбитыми кулаками и злым лицом. В приюте Лили на таких насмотрелась: они ввязывались в драку чуть что, но при этом, теряя «стаю», быстро сдувались и плакались. Несмотря на пугающий внешний вид, внутри скрывалось мягкое пузо маменькиных детишек.
Миссис Дурсль интересовала Лили больше всего. Это была болезненно-худая женщина-жердь — казалось, что она отдаёт свою порцию ужина-завтрака-обеда мужу, довольствуясь одним кукурузным зёрнышком в день. У неё были светлые волосы, которые ей совсем не шли, вытянутое лицо и невыразительные глаза. Одевалась она так же блёкло, как и выглядела сама. Лили, к примеру, никогда бы не выбрала такие неинтересные «бабушкины» платья и блузы.
Но отчего-то именно эта женщина с длинным лицом вызывала у Лили чувства, которых она никак не могла понять. Почему-то миссис Дурсль ассоциировалась у Лили с Эвансом — слабее, намного слабее, но чувства всё-таки были те же самые.
Слишком сильные для незнакомой женщины.
Поэтому Лили приходила, смотрела на чужую жизнь. Следила. Сталкерила, если по-хорошему.
Но сегодня, — тридцать первого октября! — она не могла уделить этому много времени. Сегодня был тот самый день, который Лили ждала каждый год: день оживания Эванса. И Лили хотела провести это волшебное, ни на что не похожее время со своим братом.
Они даже у Таинственного Профессора выпросили выходной. Снейп, конечно, покривился, но спокойно выписал им заветное освобождение от уроков. Жаль только, что всего на один день.
Утро Эвансы решили провести врозь: Лили пошла по новой привычке наблюдать за семейством Дурслей, тогда как её брат ушёл другой дорогой по своим таинственным делам. Он говорил, что хочет провести немного времени с Эвелиной Оллсандей — старухой, которая когда-то завещала ему дом, что Эвансы никак не могли отыскать.
Бросив последний взгляд на белый домик, Лили встала со скамейки и привычным жестом скинула с себя сеть магглоотталкивающих чар — они знатно мешали нормальному перемещению в пространстве. В тот же момент из белого дома вышла миссис Дурсль. Она встала на крыльце и, зябко кутаясь в платок, смотрела по сторонам.