Между тем, пока велись эти битвы, Гоголь жил за границей и напряженно работал над продолжением «Мертвых душ».
Гоголь начал размышлять над вторым томом, а возможно, и делать предварительные наброски еще до выхода в свет первого. И работал над этим томом на протяжении многих лет — упорно и мучительно. В конце июня 1842 года он писал Жуковскому, что первая часть «Мертвых душ» является лишь вступлением к тому, что за ним должно последовать, лишь «крыльцом к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах».
Второй том «Мертвых душ» писался в неизмеримо более трудных условиях, чем первый. Многое изменилось в мыслях и настроениях Гоголя. Взгляд писателя на жизнь, на искусство, сложившийся в тридцатых годах, требовал своего развития. Общественная жизнь в сороковых годах стала более сложной и напряженной. Обострились социальные противоречия в России и Западной Европе. Чтобы правильно понять те процессы, которые происходили в мире, необходима была напряженная работа мысли. Надежным компасом все более становилось передовое мировоззрение эпохи. Но его-то как раз и не хватало Гоголю. В новых условиях он не только не остался на уровне своего мировоззрения тридцатых годов, но напротив — скорее двигался вправо. Если прежде сильные стороны мировоззрения Гоголя явно преобладали над слабыми, то ныне это соотношение стало меняться.
Находясь долгие годы далеко от России, писатель не имел около себя истинных друзей, которые могли бы помочь ему разобраться в сложных вопросах современной действительности. Тем временем усугублялось еще и болезненное состояние Гоголя. Он увлекается церковными книгами, проникается религиозными настроениями.
Эти настроения поддерживали в Гоголе люди, с которыми он находился в дружеских отношениях, — Жуковский, поэт Языков, бывшая фрейлина двора Смирнова-Россет. Оторванный от родины, от ее здоровой народной почвы, Гоголь оказался неспособным противостоять тому влиянию, какое на него все сильнее оказывала реакция. «Бог знает, — писал с тревогой современник Гоголя П. Чаадаев, — куда заведут его друзья».
В середине сороковых годов стали уже отчетливо обнаруживаться признаки надвигающегося на Гоголя идейного кризиса. Его предвестниками явились фальшивые нотки христианского смирения, все чаще проскальзывавшие в письмах, а также выражения недовольства своими великими произведениями. В иных письмах стал звучать высокомерный тон проповедника.
В таком душевном состоянии Гоголь продолжал работать над вторым томом «Мертвых душ». Правда, временами у Гоголя наступало духовное просветление, инстинкт художника брал в нем верх над проповедником. С острой горечью начинал ощущать тогда Гоголь внутреннюю фальшь иных страниц своей книги. Быть может, поэтому он в 1845 году сжег рукопись второй части «Мертвых душ». Уничтожив написанное, он вновь принимался за работу.
Венцом духовной драмы Гоголя явилась его реакционная книга «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшая в начале 1847 года и с негодованием встреченная Белинским и всей передовой Россией. Свое знаменитое зальцбруннское письмо к Гоголю Белинский закончил призывом к писателю искупить свой «тяжелый грех» новыми творениями, которые напомнили бы его прежние.
Пережив сильное потрясение в связи с изданием «Выбранных мест…» и шумными толками, вызванными ими в обществе, Гоголь решил вернуться в Россию и снова засесть за работу над вторым томом «Мертвых душ».
Внял ли, однако, Гоголь советам Белинского? Смог ли он преодолеть идейный кризис, и в какой мере этот кризис коснулся Гоголя-художника?
После возвращения на родину Гоголь последние четыре года напряженно трудится над завершением второго тома «Мертвых душ». Как известно, он был закончен и за девять дней до смерти сожжен. Случайно уцелело лишь пять черновых глав этого тома, впервые опубликованных уже после смерти писателя.
Насколько можно судить по этим черновым главам, могучая сила гоголевского реализма не была здесь сломлена. Мы встречаем на этих страницах ряд образов, очерченных с присущим Гоголю реалистическим мастерством и сатирическим темпераментом. Таков, например, Петр Петрович Петух — «барин старого покроя», неугомонный весельчак, любитель покушать и весьма «угостительный», по словам Селифана, человек, ближайший родственник помещиков из первого тома. Таков Хлобуев — изнывающий в праздном безделье помещик, разоривший свое хозяйство, опутанный долгами и доведший до отчаяния своих крепостных крестьян. Интересен также образ полковника Кошкарева. Черствая, канцелярская душа, фанатик «бумажного производства», он представлял собой яркую сатиру на бюрократические порядки в России.