Мёртвые невесты Аполлона
Пролог (забегая немного вперёд)
апрельские иды, 64 год[1]
Нерон, читающий вирши собственного сочинения - только от этого начинались головные боли. Гай Петроний, прозванный Арбитром Изящества, потер висок, лениво поглядывая, как снует по улице чернь, обтекая его носилки, словно грязные воды Тибра остров Тиберин. Если кто-то считал, что ему, ценителю высокой красоты, претили шумные дворцовые пиры, то он ошибался. Нет, Петроний любил эту атмосферу разврата, пошлости, вульгарности, любил демонстрацию всех низменных человеческих чувств. Любил, потому что в такие минуты восхищался самим собой - своим вкусом, умением чувствовать и ценить истинно прекрасное. Как они все хотели быть похожими на него - Нерон, алчный Тигеллин, тупоголовый вояка Эпомармар. Хотели быть похожими, но не всем дано тонко понимать жизнь.
Хорошо посмеяться над ними. Посмеяться так, чтобы они шкурой ощутили подвох, но по скудоумию своему не поняли бы, в чем тут шутка.
Только нельзя смеяться над ними слишком уж часто. Даже в насмешках следует делать перерыв.
Петроний просмотрел глиняную табличку-приглашение, перечитывая список гостей. Такие таблички рассылались по приказу императора лишь избранным, тем, кто удостоился божественной чести сидеть за одним столом с Августом. В приглашении также указывалось время начала пира, и приводился перечень увеселений, которые ожидалось увидеть, услышать или ощутить. Петроний со вздохом откинулся на подушки. Никто из гостей не был ему интересен. Он мог бы предсказать, не обращаясь к Сивилле, кто что скажет, сделает, когда проблюется, а когда уснет в этот вечер и в эту ночь. И в очередной раз посетовал на волю богов, сделавших его чересчур прозорливым.
Дворец Нерона украшали цветы, горели лампионы из разноцветного камня, в триклинии уже возлежали гости, звучала музыка, и в синих клубах фимиама порхали розовые лепестки, которые рабы сыпали через отверстия в потолке. Место Петронию приготовили почти рядом с императором. Можно было не напрягая зрения лицезреть божественные прыщи и жидкую бородку. На соседнем ложе расположился Квинт Цезий Руф - квестор, бывший легат. Его прозвали Эпомармаром - Любимцем Марса за удачу в сражениях. Второе его прозвище - Назик (Носатый), пользовалось в народе большей популярностью. И хотя острый и несколько длинноватый нос квестора не портил, он терпеть не мог, когда его называли Носатым.
"В наше время лучше быть любимцем Венеры, нежели бога войны", - философски подумал Петроний, приветствуя императора поклоном, а остальных - небрежным кивком.
- Розовое масло дождем тебе под ноги, Цезий, - сказал он, вытягиваясь на ложе и принимая чашу с разбавленным вином из рук прислужника на пиру. - Рад видеть тебя. Поистине, мне повезло сегодня находиться в компании Аполлона и любимца Марса. От этого чувствуешь себя словно бы на Олимпе, окруженный небожителями.
Квинт был уже порядком пьян, но скрытую насмешку в голосе сенатора уловил. Ему никогда не нравился Петроний, хотя он почти не знал его. Зато много слышал. Арбитр Изящества!.. Ну и прозвище для мужчины!.. Такой и лепестком розы порежется! Тем не менее, он ответил учтиво и поднял чашу, приветствуя нового гостя:
- Благодарю за добрые пожелания, сенатор Гай. Присоединяйся к нам, император сегодня особенно щедр, - и он громко заорал славу божественному Августу, который так заботится о подданных.
Нерон снисходительно помахал рукой, давая понять, что услышал, оценил и запомнил эти слова.
- Тигеллин запаздывает, - сказал Цезий Петронию, забирая с блюда, стоявшего перед ним, целую пригоршню подсоленного миндаля, - я видел его вчера, он устроил учения преторианцам. Забавно смотреть, как человек, державший меч только чтобы позировать ваятелю, командует солдатами, побывавшими во множестве сражений. Но такова жизнь! И Меркурия изображает человек, не пробежавший и стадия.
Его речь была встречена сдержанным смехом. Не всем показалось забавным обсуждение военных способностей одного любимца Нерона и упоминание о статуе, что была изваяна с другого любимца. Но сам Нерон принял дерзкие речи благосклонно, и коль скоро здесь не было Тигеллина, обратил божественный взор на Петрония, который и послужил моделью для злополучной статуи Меркурия.
Петроний смерил квестора снисходительным взглядом. Так смотрит взрослый на ребенка, совершившего шалость.
- Не нужно храбрости, чтобы осмеивать того, кто в отлучке и не может защититься, - сказал он, впервые заступаясь за Тигеллина. - И напомню тебе, что Меркурий не трудил ноги, бегая по земле, а перемещался силой мысли и волей божественного Юпитера, помогая храбрым, но несколько неумным героям спастись из очередной передряги, в которую они попадали благодаря собственной глупости и слишком длинному языку.