Тигеллин взял слово, представляя своего спутника. Пожалуй, никогда еще Арбитр Изящества не слушал начальника преторианцев с таким вниманием. Чужеземец оказался родом из Шёлковой страны.[2] Далеко же его занесло. Петроний усмехнулся, когда Нерон замахал рукой, приказывая Тигеллину заткнуться. Поэт Лукан взял арфу, а Тигеллин мешал начать песню.
Судя по всему, азиат не ожидал такого приема, его жёлтое лицо окаменело, и это позабавило Петрония.
- Интересно, разумеет ли он человеческую речь? - спросила Сервилия с жадным любопытством. - Или общается жестами и рычанием, как все варвары, и...
- А более всего тебе интересно, можно ли затащить его в постель и что он там из себя представляет, - закончил Петроний.
Сервилия обиженно надула губы:
- Как ты можешь говорить такое? Я - благородная римлянка и...
- И сплю только с благородными римлянами, - опять закончил за нее Петроний, после чего потерял интерес к женщине.
Тигеллин что-то сказал чужеземцу и огляделся, отыскивая место за столом.
- Эпомармар, убери своего соседа, - сказал Петроний Квинту Цезию, ради такого случая припомнив даже льстивое прозвище квестора, - позовем чужеземца к нам, пусть развлечет беседой.
Квестор без особой жалости столкнул с соседнего ложа пьяно храпящего патриция. Тот упал на пол, недовольно захрюкал, а потом свернулся клубочком и затих. Рабы, разносившие вино и кушанья, попросту перешагивали через него.
- Гай Софоний, ведя сюда своего друга, - негромко позвал Арбитр, поднимая руку, чтобы привлечь внимание Тигеллина и не помешать пению.
Тигеллин с видимым облегчением пристроил нового гостя за стол и поспешил присоединиться к хору августинов - так называли кучку знатных бездельников, умевших аплодировать, соблюдая законы ритмики. Еще они разбивались на голоса, как хористы, когда кричали хвалебные речи императору. Нерон осыпал их подарками и всюду таскал за собой - хоть в Анциум, хоть в Остию, хоть в Неаполь.
На сей раз пение Лукана мало занимало Петрония. Он рассматривал чужеземца с благожелательной насмешкой. Такие люди приезжали в Рим. Они привозили шёлковые ткани. Но незнакомец отличался от восточных торговцев - глаза у него были не такие узкие и раскосые, и ростом он был высок. Чувствовалась примесь другой крови - возможно, индийской или парфянской. Вслед за ним внесли что-то вроде длинной доски, упрятанной в чехол. Когда доску поставили у ложа, приглушённо звякнули струны - в чехле находился какой-то диковинный музыкальный инструмент. Темные глаза чужестранца смотрели пытливо, отмеченные феоноей - божественным разумением, и обликом он был не изнежен, чем разительно выделялся среди римских патрициев. Петроний заметил мозоли на боковой поверхности указательного пальца, как у людей, которые часто стреляют из лука. Занятный человек. Таким, верно, должен быть Аполлон - с медным телом (ведь по жилам его течет солнечная кровь), воин и музыкант. Нерон мечтал походить на бога солнца и света, но никогда не станет хотя бы его тенью.
Сервилия, разглядывала нового гостя с жадным любопытством и что-то нашептывала неразборчиво, жарко дыша винными парами. Отодвинувшись от нее, Петроний вытер ладонью мокрое ухо и сказал, стараясь говорить медленно и четко:
- Не обижайся на императора, чужеземец, он почитает стихи самым лучшим даром богов, поэтому решил предаться божественному, позабыв о нас, смертных. Выпей с нами, чтобы сердце твое развеселилось, и расскажи о своей родине. Она ведь находится за Парфией, верно?
[1] То есть, пятнадцатый день апреля
[2] Шёлковая страна - Китай, в I веке нашей эры страна называлась Хань.
1. О том, как опасно юным девушкам путешествовать одним
четвёртый день до апрельских ид, 64 год[1]
1
- Не тяни время, - вдовствующая матрона Цецина Кальда хмуро смотрела, как её племянница Антистия садится в лектику (носилки). - Опусти занавесы и нигде не останавливайся. Вы поняли? - грозно сказала она рабам. - Несите её домой и не ленитесь по дороге!
- Ах, тётя... - из глаз Антистии брызнули слезы, но даже залитое слезами её юное цветущее личико не утратило миловидности. Недавно девушке исполнилось двадцать лет, но на вид ей давали не больше семнадцати.
Матрона Цецина смотрела на обращенные к ней с мольбой огромные глаза, опушенные длинными и густыми ресницами, на жалобно подрагивающие пунцовые губы, и видела свою сестру, какой она была тридцать лет назад. Тот же рост, стройность и грациозность движений, та же гордая посадка головы и волосы чёрные, как вороново крыло, как земля в Египте, как змеи злой богини Тривии.