Внезапно она решилась. Реции, которая пряталась неподалеку, чтобы не попадаться на глаза хозяйке, но придти по первому её зову, было приказано принести чернила, перья и папирус.
- Позвать Гиппия? - спросила рабыня, Гиппий был писцом-вольноотпущенником.
- Не надо, - отрезала Цецина Кальда. - Лучше позови Окипета, он понесет письмо в Рим.
Когда раб-скороход прибыл, письмо было готово. Матрона запечатала послание со всей тщательностью, приложив кольцо с изображением алтаря Весты. Разговаривая со скороходом, она понизила голос, почти шепча ему на ухо.
- Передашь лично, - напомнила она, уже вручив послание.
Этим вечером матрона засыпала с чувством выполненного важного дела.
- Кто бы мог подумать, что всё так обернется. Верно, сестра? - прошептала она перед тем, как смежить веки.
2
- Тебя надо научить покорности! - крикнул Гай Валерий Руфин. - И если для этого надо будет взять в руки палку, я это сделаю! Покорность детей - главная заповедь Великого Рима!
- Великий Рим? Ты бредишь, отец, - презрительно сказал Октавий Валерий Руфин, юноша девятнадцати лет. - Может, он и был таким лет триста назад, но сейчас сильно изменился. И не в лучшую сторону.
- Даже если всё в этом мире изменится, останется понятие семейной чести. Эта девка, эта распутница и дочь распутницы...
- Она не такая!
Отец и сын обменялись гневными взглядами. Они были очень похожи - с упрямыми выпуклыми лбами, почти сросшимися на переносье бровями, кареглазые и крепкие. Только у старшего Валерия уже наметилась лысина, а каштановые волосы младшего были густы и на солнце отливали рыжим.
- Она не такая, - сказал Октавий уже тише. - И мне нет дела до её родителей и предков.
- Зато мне есть! - повысил голос Гай Валерий. - Не желаю, чтобы мой сын был связан с такой семьей. Они бедны, как пастухи, и не имеют никакого влияния.
- И ты ещё толкуешь о семейной чести? Все, что тебя заботит - деньги и влияние. А я не желаю быть продан, как жертвенный баран. Хочу жить с женщиной, которая мне дорога, а не получить в жены виллу на Эсквилине и волчицу[2] под маской овечки.
- Ты слишком молод, чтобы иметь собственное суждение, - сказал Гай Валерий. - Я уже договорился о твоём браке с Тадией Лепидой. Это будет союз выгодный во всех отношениях. Женщина красива, я видел её.
Октавий в ужасе схватился за голову:
- Она в два раза старше меня, отец! И трижды была замужем!
- Ну и что? Зато унаследовала состояния всех трёх мужей. При их связях и богатстве они любого могут выбрать в зятья, но тут случай деликатный, Тадия на сносях. Они хотят скрыть это дело. Признаешь ребенка, как своего, а за это...
- Отец, слышишь ли ты себя?!
- Богатство и влияние...
- Всё их влияние - родство с городским префектом. Но нынче в Риме никто не знает, как повернётся Фортуна! Сегодня ты префект, а завтра - труп!
Гай Валерий замолчал и долго смотрел на сына, не мигая. Потом со вздохом скрестил на груди руки и крикнул:
- Бронт!
В атриум, где проходил разговор отца с сыном, немедленно вошел нубиец - огромный, ростом в пять локтей, неимоверной ширины в плечах и с лицом настолько же преданным, насколько и тупым. Один глаз ему выбили в драке, и благодаря увечью он и получил такое прозвище.[3]
- Возьми его! - приказал Гай Валерий, указывая на сына. - Запри в консиуме,[4] пусть посидит и подумает. Может, получит от бога добрых советов совет, как надо вести себя послушному сыну и разумному мужу.
- Не смей прикасаться ко мне! Я твой хозяин! - крикнул младший Валерий, когда нубиец шагнул к нему, выставив черные руки с бледно-розовыми ладонями.
После короткой, но яростной борьбы нубиец вывел бунтовщика вон, придерживая одной рукой за вывернутый локоть, а второй - за шею пониже затылка.
- Проклятый упрямец! - в сердцах выругался Гай Валерий.
Из тени в углу атриума вышла матрона Эмилия, которая незримо присутствовала при разговоре мужа и сына.
- Наш сын такой же упрямый, как и ты, - сказала она, положив руку на плечо мужу.
- Но я никогда не противился тому, что шло на благо семьи, - опять начал вскипать гневом Гай Валерий. - Ты же слышала?! Он хочет эту девчонку, дочку Антистия!
- Тише, криками тут ничего не решишь.
Матрона обошла мужа и села на высокий треножник, она слишком утомилась стоять. Свет, проникающий через потолочное отверстие, осветил ее отдуловатое, некрасивое лицо и заиграл на драгоценных камешках, украшавших головную повязку. Эта повязка - из тончайшего полотна, прошитая золотыми нитями и осыпанная крошечными жемчужинами, служила предметом зависти всех матрон по эту сторону Пинцийского холма. Но Гай Валерий знал, что жена носит повязку не тщеславия ради, а чтобы скрыть залысины, появившиеся после рождения восьмого ребенка. Вместе с тем, он не мог не признать, что во многом обязан уму своей некрасивой жены. Её советы всегда были к месту, она никогда не ошибалась, оценивая того или иного человека, и знала все городские сплетни