— Не судите строго, незнакомый господин, я… я думала…
— Что это был твой ненаглядный, мое милое дитя, не так ли? — засмеялся парень. — И теперь тебе досадно, что вмешался какой-то другой, незнакомый и безразличный тебе субъект? Не обижайся, что я — не он.
— Ах, как вы можете так говорить, — прошептала испуганно девушка, — разве я могу обижаться; но если бы вы знали, как я радовалась!
— Тогда он и не заслуживает того, чтобы ты его ждала еще дольше, — сказал Арнольд, которому только теперь по-настоящему бросилась в глаза удивительная привлекательность скромной крестьянской дочери. — Был бы я на его месте, тебе не пришлось бы понапрасну ждать ни одной минуты.
— Как вы странно это говорите, — сказала смущенная девушка. — Если бы он смог прийти, он бы уже был здесь. Может быть, он болен — или даже… мертв, — вздохнув, медленно и поистине чистосердечно добавила она.
— И он так долго не давал о себе знать?
— Очень, очень долго.
— Он, наверно, был далеко отсюда?
— Далеко? Ну да, порядочный кусок пути отсюда, — сказала девушка, — в Бишофсроде.
— В Бишофсроде? — воскликнул Арнольд. — Я же там недавно жил четыре недели и знаю каждого ребенка в деревне. Как его зовут?
— Генрих… Генрих Фольгут, — смущенно ответила девушка, — сын старосты в Бишофсроде.
— Гм, — озадаченно протянул Арнольд, — старосту я хорошо знаю, но его зовут Бойерлинг и, насколько мне известно, никто в деревне не носит фамилии Фольгут.
— Вы знаете, наверное, не всех людей оттуда, — возразила девушка, и печальное выражение милого личика на мгновение смягчилось легкой, лукавой улыбкой, которая так же — и даже, пожалуй, больше — шла ей, чем прежняя печаль.
— Но от Бишофсроды, — сказал молодой художник, — сюда можно спокойно дойти за два, ну пусть за три часа через горы.
— И все-таки его нет, — сказала девушка, снова тяжело вздохнув, — хотя он мне твердо пообещал.
— Тогда он обязательно придет, — чистосердечно заверил ее Арнольд, — потому что пообещать что-нибудь тебеи не сдержать слова мог бы только человек с каменным сердцем; твой Генрих, конечно, не из таких.
— Нет, — искренне согласилась девушка, — но сегодня я не буду его больше ждать, потому что к обеду должна быть дома, не то отец заругается.
— А где ты живешь?
— Тут рядом, за полем. Вы слышите колокол? Как раз звонят к обедне.
Арнольд прислушался и совсем рядом расслышал колокольный звон, однако он звучал не протяжно и низко, а как-то резко и дребезжаще, и когда художник стал всматриваться в указанном направлении, ему показалось, будто долина вдалеке окутана каким-то маревом.
— В вашем колоколе трещина, — засмеялся он, — он дурно звучит!
— Да, я это знаю, — невозмутимо ответила девушка, — звучит он неприятно, и нам давно следовало бы его перелить, однако всегда не хватает то денег, то времени на это, а у нас в округе нет литейщиков. Да это и не так важно. Мы к этому привыкли, и когда он начинает звонить, мы знаем, что это значит, — так что сгодится и с трещиной.
— А как называется твоя деревня?
— Гермельсхаузен.
— А могу я оттуда попасть в Вихтельсхаузен?
— Нет ничего проще: пешком от силы полчаса ходьбы — а может, и меньше, если вы быстро ходите.
— Тогда пошли в твою деревню, душа моя, и если у вас есть хорошая пивная, то я там и пообедаю.
— Есть, и даже слишком хорошая, — вздохнув, ответила девушка и оглянулась назад в надежде увидеть того, кого она ожидала.
— Разве может быть пивная слишком хорошей?
— Для крестьянина — конечно, — серьезно ответила девушка, неторопливо идя рядом с ним по полю, — ему и вечером после работы нужно кое-что сделать по дому, а если он до поздней ночи просидит в пивной, то ничего не успеет.
— Но мне сегодня некуда спешить.
— Да, у господ из города все по-другому: они ведь совсем не работают и поэтому не боятся чего-нибудь не успеть сделать, а вот крестьянин должен зарабатывать им на хлеб.
— Ну, не совсем так, — засмеялся Арнольд, — разве что выращивать, а зарабатывать приходится нам самим, и иногда довольно тяжело; ведь если крестьянин что-то делает, то ему за это хорошо платят.
— Но вы ведь ничего не делаете?
— Ну почему же?
— Это видно по вашим рукам.
— Тогда я тебе сейчас покажу, как и что я умею делать, — засмеялся Арнольд. — Сядь-ка на этот плоский камень под старой сиренью!
— Но что я там буду делать?
— Садись, садись, — крикнул молодой художник, быстро сбросив с себя ранец и вооружившись этюдником и карандашом.
— Но мне нужно домой!
— В пять минут все будет готово: мне хотелось бы кое-что оставить на память о тебе в том мире, о котором даже твой Генрих не скажет ничего дурного.
— На память обо мне? Вы, наверное, шутите?
— Я хочу взять с собой твой портрет.
— Вы художник?
— Да.
— Это хорошо — тогда вы бы могли заодно подрисовать образа в церкви: они выцвели и так плохо выглядят.
— Как тебя зовут? — спросил наконец Арнольд, раскрывший тем временем свой этюдник и быстро набросавший симпатичное личико девушки.
— Гертруда.
— А кто твой отец?
— Деревенский староста. Если вы художник, то вам не следует идти в пивную; я возьму вас с собой домой, и после обеда вы все обсудите с отцом;
— Насчет образов в церкви? — засмеялся Арнольд.
— Ну конечно, — серьезно ответила девушка, — и тогда вы останетесь у нас очень, очень надолго — пока снова не наступит наш день и будут готовы образа.
— Ну, об этом поговорим потом, Гертруда, — возразил юный художник, старательно и точно орудуя при этом своим карандашом, — но не станет ли обижаться твой Генрих, если я время от времени или даже очень часто стану у вас бывать и болтать с тобой?
— Генрих? — спросила девушка. — Он теперь больше не придет.
— Сегодня, пожалуй, нет, но, возможно, завтра?
— Нет, — совершенно спокойно ответила Гертруда, — если он не пришел до одиннадцати часов, то его не будет и до следующего нашего дня.
— Вашего дня? Что ты имеешь в виду?
Девушка удивленно и в то же время серьезно посмотрела на него, но оставила его вопрос без ответа, и пока она глазами провожала проплывающие над ними облака, в них читались тоска и боль. В эти минуты Гертруда была поистине ангельски прекрасна, и Арнольд, увлекшись портретом, забыл обо всем остальном. Портрет был почти готов, однако девушка неожиданно встала и, повязывая голову косынкой от солнца, сказала ему:
— Мне нужно идти: день такой короткий, а меня уже ждут дома.
Но портрет был тоже готов, и, обозначив несколькими широкими штрихами расположение складок одежды, художник, протягивая ей портрет, сказал:
— Похоже?
— Это я? — удивленно и почти испуганно воскликнула Гертруда.
— Ну а кто же еще? — рассмеявшись, спросил Арнольд.
— И вы хотите взять портрет с собой? — застенчиво и несколько испуганно спросила девушка.
— Конечно, хочу, — воскликнул молодой человек, — а еще я хочу почаще вспоминать-о тебе, когда буду далеко-далеко отсюда.
— Но что на это скажет мой отец?
— Разве он может запретить вспоминать о тебе?
— Нет, но ведь вы возьмете портрет с собой, в свет!
— Он не сможет мне помешать, мой ангел, — ласково возразил Арнольд. — Но разве тебе будет неприятно, если он останется со мной?
— Мне?.. Нет, — немного подумав, ответила девушка, — если… но нет, я должна еще спросить об этом отца.
— Неразумное ты дитя, — засмеялся молодой художник, — даже принцесса не стала бы возражать, если бы художник оставил себе на память ее черты. Тебе от этого не будет никакого вреда. Ну не беги же так быстро, дикое ты создание, я ведь иду с тобой — или ты хочешь оставить меня без обеда? Ты забыла об образах в церкви.