Так проходил час за часом. Полночь! Раздался колокольный звон. Я, все еще не в состоянии привыкнуть к этим пронзительным звукам, при первых ударах вздрогнул… Монахини потянулись в церковь на молебен, который продолжался целых два часа… Это, должно быть, представляло своеобразное зрелище: бледные фигуры выходили одна за другой из маленьких белых домиков, проходили через небольшой белый сад, открывали черные ворота в белой стене и, совершенно беззвучно, стекались к белой церкви. И только луна освещала процессию этих безмолвных и бледных…
Я сидел на стуле и, пока слышался этот неприятный звон, делал зарисовки на тему шествующих на ночной молебен камальдолянок — и вдруг меня пробрала дрожь.
Оно снова было здесь! Оно стояло почти вплотную за моей спиной! Я непроизвольно обернулся и увидел это!
Я видел его…
Она струилась из-под земли, из-за могильного камня камальдолянки — эта полоска тумана: длинная, узкая и светящаяся тусклым светом.
Она застыла в воздухе, совсем близко от меня! И я ясно видел ее очертания!
Как и прежде, линии были почти неразличимы. И все же это были линии: резкий силуэт человеческой фигуры, женской фигуры, фигуры монахини-камальдолянки.
Нет, плод воображения, оптический обман, галлюцинация, бредовые грезы!
Вместе с тем я не ощущал никаких признаков лихорадки, хоть меня и бросало то в жар, то в холод. Голова была настолько ясной, что я видел этот фантом, как любую другую реальную вещь. Только он почему-то не хотел исчезать.
Я вскочил со стула, встал напротив призрака и впился в него взглядом, ожидая его исчезновения.
Он, однако, никуда не пропадал. Я также стоял на месте, неподвижно уставившись на него и распаляя собственное горячечное воображение.
Я все ожидал и ожидал его исчезновения…
Из церкви донеслись голоса поющих псалмы монахинь; в зарослях бузины жалобно вскрикнул серый сыч; ночной ветерок пригладил ветки кустов, которые, подобно савану, окутывал лунный свет.
Прошла четверть часа, а затем и половина! НО призрак по-прежнему стоял радом со мной, а я все так же ожидал его исчезновения.
Прошло целых три четверти часа, целый час, целая вечность.
И вот наконец-то, наконец!
На моих глазах он зашевелился и погрузился в землю, исчез за могильным камнем сестры Магдалены. Я собственными глазами видел, как он сходил туда.
Без сознания упал я на землю.
Глава 13
Я хотел вырваться из этого злополучного места, где я испытал страх — нет, хуже! — где мне довелось пережить жуткий ужас. Я хотел бросить работу незавершенной и, как трус, бежать оттуда. Прочь, прочь из этих мест!
Я не хотел, чтобы меня заставили поверить в духов и призраков. Это суеверие настолько противоречило моему характеру и привычкам, что мне была невыносима сама мысль о возможности вторжения мира духов в реальную жизнь. Это причинило бы страдания моим чувствам и рассудку. Итак, прочь отсюда, прочь!
Я собрал свои вещи. Я оставил злосчастный дом, я переступил через гроб сестры Магдалены, прошел сквозь заросли бузины, направился к внешним воротам, остановился в нерешительности, борясь со своим страхом и стыдясь его, — и… повернул обратно.
Я вслух отчитал себя: «Фу, как тебе не стыдно, взрослое дитя! Если дети боятся темноты, то ругать за это следует их простодушных нянь; если же тебе стало жутко, то виноват во всем только ты сам. Послушай, будь благоразумным, мой мальчик! Советую тебе: никакого бегства! Ты останешься, ты должен оставаться здесь, причем до тех пор, пока окончательно не разделаешься с этим плодом воображения, миражом, галлюцинацией, призраком и пока не преодолеешь остатки страха. Не делай глупостей! Стоит тебе сейчас уйти, как ты потом всю оставшуюся жизнь будешь страдать и верить в то, что бежал от призрака. Ты, равно как и твое искусство, нуждаешься в здоровье, а не в болезни. Так что, будь любезен, ни шагу вперед».
Я пошел обратно, снова переступил через могильный камень, разобрал свои вещи и отправился в церковь, где я усердно работал и работал, не думая ни о чем другом, кроме моей картины. Ровно в десять я, не раздеваясь, лег спать, оставив дверь открытой настежь, и, поскольку чувствовал смертельную усталость, быстро заснул, но в полночь опять проснулся и увидел его стоящим перед собой.
На сей раз он стоял не на пороге, а в самой комнате, и я совершенно ясно увидел: да, это была фигура человека, женщины, монахини-камальдолянки.
Лицо различить было невозможно, как, впрочем, и все видение напоминало мираж.
Я не бежал, я остался — и с тех пор она приходила ко мне каждую ночь. И от ночи к ночи ее фигура становилась все более резко очерченной. Облачко уплотнялось, приобретало устойчивую форму, тело. Из туманного лика вырисовывалось лицо и его отдельные черты.
Весь процесс возникновения и становления, от первого бледного марева до полного воплощения, растянулся на несколько недель. Теперь видение осязаемо возникло передо мной в белом одеянии камальдолянки, с белым капюшоном на голове; но из-под мрачного облачения выбивались локоны золотых волос, а на юном, восково-бледном прекрасном лице горели темные, неприветливые глаза.
Сестра Магдалена из Падуи, двадцатилетняя грешница, так и умершая в карцере нераскаявшейся и похороненная перед порогом своей камеры; эта не по-христиански погребенная сестра Магдалена была… молодой монахиней с картины на алтаре.
Я и в самом деле не смог бы сейчас ответить, как мне удалось осуществить свое намерение и остаться там. Но, как бы там ни было, я остался. И ночь за ночью меня мучил кошмар, который, как я теперь знаю, не был ни плодом воображения, ни обманом зрения, ни галлюцинацией, ни миражом. Я не знаю, как мне удалось не сойти с ума от мысли, что мир духов не изолирован от нас.
И все-таки я сумел вынести все это.
Может быть, на протяжении всего этого времени я находился в каком-то полуобморочном состоянии, иначе я не смог бы пережить это. Возможно, тому способствовала в какой-то мере малярия.
Во всяком случае, весь день я был на ногах и весь день я работал, чувствуя себя совершенно здоровым, здравомыслящим и нормальным человеком.
Дело в том, что я беспрерывно наблюдал за собой. Я следил за собой, контролировал себя. Ни одно движение не ускользало от моих наблюдений. Сегодня я почти уверен в том, что жил тогда в постоянном страхе по поводу того, что со мной творилось. Другими словами, я боялся постепенно сойти с ума. Однако именно мои опасения были верным признаком моей нормальности.
Как и прежде, сестра Анжелика была единственной из монастырских женщин, с которой мне удавалось поговорить. Ни разу я не сталкивался ни с одной из них. По-прежнему я видел монахинь только с высоты церковной лестницы в момент, когда они шли к богослужению, и по-прежнему я не замечал, чтобы на меня был брошен хотя бы один беглый взгляд из-под капюшона. Я даже не знал, кто из двенадцати был преподобной матерью настоятельницей.
Я решил ни единым словом не обмолвиться сестре Анжелике о еженощных ужасных происшествиях в моем доме — и мне действительно удалось это. Впрочем, чем помогла бы она мне в противном случае?
В одну из этих ночей я набрался смелости заговорить с призраком: «Кто ты и чего ты хочешь от меня? Почему ты преследуешь меня? Я не сделал тебе ничего плохого, а ты отравляешь мне жизнь. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Чем? Скажи! Я и это переживу. Во имя Господа, скажи мне!»
Но призрак молчал.
Тогда я начал задавать каждый вопрос в отдельности:
— Кто ты?
Никакого ответа.
— Почему ты преследуешь меня?
Никакого ответа.
— Я могу тебе помочь?
И на сей раз безрезультатно.
Тогда я воскликнул: «Если ты не умеешь говорить, то дай мне, по крайней мере, знак, что ты понимаешь человеческую речь… Дашь ты мне знак?»
Никакой реакции.
Снова стал я задавать вопросы: «Ты — призрак мертвой сестры Магдалены? Да или нет?.. Отвечай же, не молчи! Да пошевелись ты как-нибудь!»