На одной из страниц монастырской хроники я наткнулся на следующую запись: «Сегодня умерла сестра Магдалена из Падуи, которая и в жизни, и в смерти была великой грешницей. Доставленная в карцер для совершения покаяния за свои тяжкие грехи, она по наущению Сатаны лишила себя посвященной Господу жизни, ударив себя в сердце маленьким золотым ножом, который она носила с собой. Ее грешное тело было погребено перед порогом дома, в рясе и без гроба, а вместо четок в руках — с ножом, с помощью которого было совершено это преступление… Так это свершилось и так было мною, сестрой Кариной из Алатри, записано в этой книге семнадцатого июля 1815 года от рождества Христова…»
Внизу другим почерком было приписано: «Мы вынуждены отныне прекратить пользоваться нашим карцером, после того как сестра Беата из Терни лишилась в оном рассудка. В своем безумии она сказала, что над могильным камнем умершей во грехе сестры Магдалены из Падуи каждую ночь появляется белое сияние. Этот странный свет замечали и многие другие сестры. Помилуй нас всех Господь! Аминь».
Глава 17
Мой несчастный друг рассказывал мне обо всех этих ужасных вещах как раз перед домом, где это случилось с ним, и при этом ходил взад-вперед в таком возбуждении, словно это случилось вчера. Я внимательно слушал, время от времени хватал его за руку и сжимал ее в своей. Говорить я был не в состоянии. Да и что я мог сказать? К тому же — здесь, на этом месте!
Он так и не смог склонить меня к вере в то, что это был действительно призрак той монахини, которого он здесь видел и который с ним говорил, давал ему загадочное поручение и в конечном итоге ударил его кинжалом. Однако, вне всякого сомнения, Фердинанду — в действительности или в воображении, — но пришлось пережить этот ужас.
Как могло произойти, что такая ясная и твердая натура, каким он был, оказалась в зависимости от целого ряда бредовых представлений и была выведена ими из равновесия, осталось для меня загадкой и в то же время неопровержимым фактом, не укладывающимся в моем сознании.
Когда я вспомнил, что все это жуткое приключение произошло не в течение одной ночи, а разыгрывалось на протяжении целой череды ночей — так как еще ранним летом Фердинанд пришел в эти места и в конце лета все еще находился здесь, — непостижимость этих ужасных событий выросла в моих глазах до невообразимых масштабов. Подобно кошмару, мучили меня впечатления от услышанного. В страхе я пытался найти объяснение необъяснимому, постичь непостижимое… Его фантазия была возбуждена таинственной картиной, он скудно питался и в течение многих недель, а то и месяцев жил в отвратительных условиях и, возможно, подцепил малярию в этом заброшенном доме, чем и объяснялась его горячка.
Но, с другой стороны, он не был серьезно болен. Он беспрерывно работал, ясно осознавал и мысленно анализировал происходящее! И затем — его ранение. Его длительная болезнь вследствие этого призрачного и в то же время такого реального удара кинжалом не была плодом его воображения. Никто ведь не может вообразить себя смертельно раненным.
Чем больше я стремился осмыслить все это, чем настойчивее я пытался найти хоть какое-то разумное объяснение, тем большие смятение и тревога охватывали меня. Мне действительно нечего было предложить бедняге, кроме своей руки, крепко сжимавшей его руку.
С нетерпением я ожидал рассказа о дальнейшем развитии событий. Призрак дал Фердинанду поручение. При первой же попытке выполнить его должно было выясниться, что мой несчастный друг…
Я оставляю фразу незаконченной…
Фердинанд продолжил свой рассказ:
«…Ты, вероятно, хочешь знать, что случилось дальше. Так вот: едва я настолько собрался с силами, чтобы с посторонней помощью взобраться на лошака и держаться в седле, я покинул этот дом и эти места. Накануне вечером я, опираясь на палку, приковылял в церковь.
Там стояла моя незавершенная копия!
Мою работу нельзя было назвать плохой. Но только в сравнении со своей копией я смог оценить истинные достоинства оригинала. Только сегодня они открылись мне во всем своем блеске.
Никому не известный художник, принявший смерть от руки палача, был поистине вторым Джорджоне!
А лицо камальдолянки, этот юный, очаровательно страстный женский лик — как хорошо, как до ужаса хорошо знакомы мне были теперь эти восково-бледные черты, которые однажды причинили столько зла и которые были словно слепком с ее демонической души.
Но при одной только мысли о том, чтобы взять картину с собой и тем самым превратить всю мою жизнь в пытку, мне становилось жутко. И без того она стала роком, неотступно преследовавшим меня: кровь, сочившаяся из сердца камальдолянки на светлые одежды Воскресшего из мертвых, смешалась теперь и с моей кровью и плотью.
Я также был побежден сестрой Магдаленой, однако уже после ее смерти!
Трясущимися руками я вынул холст из рамы, скатал его в трубку и вышел из церкви. Как раз в это время колокол возвестил о начале вечерней молитвы. Казалось, будто это не пронзительный колокольный звон, а голос злого духа нарушает торжественный покой вечера в этом уединенном месте.
Я стоял на верху церковной лестницы и в последний раз наблюдал за тем, как открываются черные ворота в белой стене, как из белых цветников выплывают женские фигуры в белом и медленным, беззвучным потоком вливаются в церковные ворота.
И тут случилось то, чего я меньше всего ожидал: низко склоненные головы неспешно и молчаливо шедших женщин вдруг, как по команде, поднялись вверх и повернулись в мою сторону. Их глаза разом устремились на меня в едином пустом, угасшем и безнадежном взгляде; этим взглядом они приветствовали меня как одного из тех, кто теперь принадлежал их общине: общине заживо погребенных.
Приближалось время моей последней ночи в этом доме!
До полуночи я бодрствовал на своем ложе. Когда монахини запели псалмы, я встал и, взяв картину, вышел во двор; затем я положил ее на могильную плиту сестры Магдалены, поджег и дал ей сгореть дотла, с жадным любопытством рассматривая кроваво-красный отсвет пламени на могильном камне.
На рассвете Чекко со своим мулом был уже здесь. Он взвалил на славного Чекку мои вещи, помог мне взобраться в седло, и мы отправились в путь.
Ворота мы обнаружили открытыми настежь и стали ожидать появления привратницы. Но сестра Анжелика не появлялась! Чекко звал и искал ее всюду. Однако ее нигде не было. Мальчик ухватился за веревку колокольчика и стал звонить. Но она не пришла, словно тоже стала не видимым для нас призраком. Не попрощавшись с ней и не поблагодарив, я должен был идти оттуда — прочь, прочь, и как можно дальше!
А потом? Что было дальше?
Я не смог сразу пойти туда. Я имею в виду то место, куда я был послан. Мне нужно было какое-то время оставаться в Риме. Силы моего организма были сильно подорваны, и мне пришлось пережить еще много тяжелых дней и еще больше — ночей.
Призрак сестры Магдалены больше не навещал меня, однако он был в моей душе.
Потом я пошел „туда“…
Это было длительное путешествие. Я прибыл туда, стал искать указанную улицу и дом и, в конце концов, нашел их.
Кроме того, семья, носившая названное мне имя, действительно жила там!
Дом оказался старинным дворцом, принадлежавшим одному из именитейших княжеских родов Италии.
Я передал этим людям то, что мне велено было сказать.
В моих словах крылась разгадка одной тайны, бывшей семейным проклятием. Я сделал разоблачения, которые имели далеко идущие последствия не только для этой знаменитой семьи, но и для всей политической жизни Италии.
Я выполнил данное мне поручение.»
Глава 18
«Закоренелый северонемецкий протестант, в Риме я стал католиком. Меня побудила к тому какая-то сила внутри меня, подавлявшая все остальные чувства. Это призрак, бывший во мне, принудил меня к этому.