Я заказал в Риме мессу по-душе покойной сестры Магдалены из Падуи. Каждый год должны были служиться мессы по ее душе.
И теперь их все еще служат.
Только спустя несколько лет я женился. Жена была моей первой юношеской любовью. Мы уже давно могли бы пожениться и стать счастливыми. Но я все никак не решался связать жизнь любимой женщины со своей: я боялся призрака внутри меня!
Я ощущал постоянное присутствие призрака не только во всех моих мыслях и чувствах, но и в моем искусстве. Я стал мистиком. Вы все знали об этом. Но никто из вас не знал, как я стал таким. Теперь об этом знаешь ты — единственный, кроме моей жены, человек на этом свете.
Я имел успех как художник, как это ни странно, именно благодаря моим мистическим проблемам. Я был счастлив в браке. У меня появились новые друзья. Я, наконец, стал отцом милого ребенка. Мы молились на нашу маленькую дочь, она была нашим общим кумиром…
Но я забыл еще кое-что сказать тебе.
Прежде чем жениться, я признался моей невесте в том, что в моей жизни есть тайна, которую я не раскрою даже ей, и что ничто не вынудит меня открыться. Я просил ее помочь мне нести это тяжкое бремя; я умолял ее никогда и ни за что не пытаться узнать что-либо об этом — я требовал от нее клятвы.
Она поклялась мне и не нарушила слова.
Но несмотря на всеобщее признание меня как художника и любовь моих верных друзей и доброй жены, несмотря на то, что в улыбке нашей прелестной дочурки я видел весь свет своей жизни, я оставался печальным и несчастным человеком.
Все чаще и чаще я погружался в меланхолию. Я больше не мог работать, уединился от людей и, в конечном итоге, был помещен в заведение для душевнобольных с тяжелым психическим расстройством.
Бремя тайны было невыносимым!
Наконец мое терпение истощилось.
Я почувствовал, что окончательно сойду с ума, если буду дальше продолжать молчать. Но мне нельзя было терять рассудок — во имя моей доброй жены-и милого ребенка!
И тогда я все рассказал ей.
Она не хотела слушать. Смертельно побледнев, она умоляла меня ничего не говорить ей. Она заклинала меня — во имя Бога, ради счастья нашего ребенка — молчать!
Но я говорил.
На третий день после того, как я рассказал все моей жене, наш ребенок заболел, и еще через три дня наше дитя скончалось».
Я обнял несчастного и плакал вместе с ним — плакал по нем, по его ужасному безумию! Потом я обратился к нему так, как должны обращаться к ближнему и как только друг может обратиться к другу. Со всем отпущенным мне Богом красноречием, вкладывая в слова всю силу моих чувств, я заклинал его не грешить против себя и против жизни несчастной жены! Ибо грехом было усматривать в смерти своего ребенка демоническую месть, а не естественную причину.
Он спокойно возразил мне:
— Она приходила ко мне в ночь смерти нашего ребенка.
— Кто приходил к тебе?
— Сестра Магдалена.
— И она сказала тебе, что…
— Что наш ребенок этой ночью умрет.
— Потому что ты рассказал своей жене о поручении призрака?
— Да, поэтому.
— Фердинанд! — крикнул я.
— Поэтому наш ребенок должен был умереть, — повторил он.
Уже светало, когда он произнес эти последние, самые ужасные слова.
Я обернулся назад. Я видел могильную плиту перед порогом покинутого дома, чьи двери были раскрыты настежь. Я прочитал надпись на камне.
Если все в этой чудовищной истории было так же реально, как и этот могильный камень, перед которым мы стояли… Я прочитал имя, глубоко высеченное на камне. Я боролся с желанием произнести громкое проклятие в адрес «сестры Магдалены из Падуи»!
Это было имя демона, погубившего жизнь моего благородного друга.
Потому переступил через камень и вошел в дом: в нос мне ударил запах сырости и тления.
Все в точности соответствовало описанию Фердинанда. В обеих небольших комнатках все заросло травой; даже стены были покрыты прекрасной нежной зеленью папоротника: внушающая опасения примета чрезмерной влажности, так как в местах буйного произрастания папоротников часто встречается малярия. Как о самой большой удаче можно было говорить о ночи, которую мы провели на свежем воздухе, не уплатив дани гению этого места. Однако смертоносным гением места была не малярия, а сестра Магдалена! По крайней мере, для несчастного, который верил в это.
Я выслушал историю моего друга до конца; мы провели бессонную ночь в отвратительном месте, где воздух был пропитан малярией; мы могли теперь возвращаться, что и сделали, не задерживаясь в заброшенном святилище святого Ромуальда дольше, чем нам требовалось для того, чтобы покинуть его.
Незабываемым останется во мне впечатление, произведенное на меня монастырем в рассветных сумерках: сам он и все вокруг него казалось призрачным, нереальным! Мы так торопились прочь из этих мест, что наш уход почти напоминал бегство.
После утомительного двухчасового марша мы оказались в той самой пастушьей деревне, где одно время жил Фердинанд. Это было жалкое пристанище, однако в сравнении с заброшенным скалистым скитом оно мне показалось райскими кущами.
Нас угостили козьим молоком, хлебом и блюдом, приготовленным из дикой спаржи, постного масла и сыра. Ужасно проголодавшимся, это казалось нам — по крайней мере мне — роскошной едой. После еды мы прилегли отдохнуть на свежем воздухе, под старой оливой — единственным деревом, росшим в этой каменной пустыне. Под ее убогой сенью мы заснули долгим сном, из которого я пробудился первым.
Я поднялся и принялся бродить по этим унылым местам, для жителей которых я, казалось, был достопримечательностью. Уже после первых двадцати шагов за мной увязалась вся местная детвора. Все эти бронзовокожие исчадия ада завывали за моей спиной, как толпа дикарей, выпрашивая байокко. [16]Поскольку я не умел укрощать нечистую силу, я, в конце концов, позорно бежал в хижину нашего хозяина, заклиная его немедленно закрыть дверь, служившую здесь одновременно еще и окном, и дымоходом. Защитив себя таким образом от нападения, я завязал разговор со стариком:
— Вы живете здесь так одиноко.
— Что вы хотите? Тут уж ничего не поделаешь.
— Но зато у вас здесь, в горах, свежий воздух!
— Слава Мадонне, что у нас здесь нет малярии.
— Раньше, по крайней мере, по соседству с вами находился женский монастырь.
— Да, так оно и было.
— Вы видели их время от времени?
— Их не видел никто.
— Сегодня ночью мы были там.
— В монастыре?
— Ну да.
— И всю ночь, значит, вы провели там?
— Мы пришли туда поздно, надеясь там расположиться на ночлег.
— Всю ночь вы пробыли в монастыре! В самом деле, всю ночь?
— А что нам оставалось делать?.. В монастыре, кажется, уже давно никто не жил.
— Порядком.
— Наверно, из-за малярии?
— И еще из-за кое-каких вещей.
Я заставил себя рассмеяться.
— Уж не навещают ли его призраки?
— Так вы действительно всю ночь пробыли в монастыре?
— И ручаюсь, не увидели ничего похожего на привидение.
— Спаси нас Мадонна!
— Судя по вашим словам, с монастырем что-то нечисто?
— Я ничего не знаю.
— Расскажите же.
— Это вещи, о которых не подобает говорить порядочному христианину.
— Значит, добрые монахини оставили его из-за духов?
— Я ничего не знаю.
— О, вы хорошо знаете это и окажете мне большое одолжение, если кое-что расскажете об этих вещах.
— Когда мой сын был еще мальчишкой, он доставлял сестрам на монастырском муле еду и многое другое.
— Ваш сын здесь?
— Сударь, он умер.
— Бедняга!
После возникшей паузы я зашел с другой стороны:
— Так, значит, вашего сына уже нет в живых… Он, вероятно, знал монахинь?
— Он знал сестру Анжелику.
— Это была, наверно, привратница?
— Мой сын больше никого не видел.
— Но он должен был слышать о духах, которые якобы бродят по монастырю!