— Как вы страдали!
— Да, временами было нелегко… Знаете ли вы, что бывали минуты, когда я на коленях благодарила Бога за его милость.
— За какую милость?
— За то, что Он взял к себе наше милое дитя.
— Не говорите так! Как можете вы говорить такие страшные слова? Я не ожидал от вас этого!
— Возможно, я всю жизнь оставалась бы хранительницей и сторожем моего ребенка. Я, правда, не чувствовала бы себя от этого несчастной, но лучшим из того, что могло бы выбрать для себя мое дорогое дитя, была смерть. Представьте себе только…
Я отвернулся, чтобы несчастная супруга и мать, которая до замужества так охотно и часто смеялась, не увидела моего лица.
ГЕНРИХ ЗАЙДЕЛЬ
Старый бедный призрак
За опушкой соснового леса находилось одно заброшенное песчаное поле. Оно было давно предоставлено самому себе, и на нем росло все, что хотело, и этого тоже было немного, так как требовалось много усилий, чтобы здесь расти. Отдельные продолговатые кусты можжевельника с их неукротимой энергией добились в этом больших успехов и казались издалека одинокими темными фигурами, погрузившимися в глубокие раздумья по поводу своей незавидной участи. Какой-то смелый и хитрый вид песчаной травы, пускающий под землей на надежной глубине длинные и прямые лучи-отростки, из которых потом на точно выверенных расстояниях посылаются вверх заостренные листки, полностью оплел отдельные участки земли; в более уютных местах целые участки занимал красноватый вереск, а на низком песчаном холме стояла узловатая, изогнувшаяся сосна, корни которой, отражая изменчивые настроения господствующих здесь ветров, были частично обнажены, а частично на фут ушли в песок. Этот небольшой песчаный холм, который в ясные, солнечные дни ослепительной точкой выделялся на плоском ландшафте, еще не определил своей окончательной формы, и удивленным окрестностям то и дело представлялось его поощряемое ласковыми воздушными течениями старание принимать все новые и новые образы.
Этот клочок земли был пустынным и располагался на самом краю городских полей; никто не искал здесь ничего, так как здесь трудно было найти что-либо. В течение короткого промежутка времени все здесь было по-другому — вскоре после вырубки жалкого леска, который здесь был когда-то. Власти объявили, что горожанам разрешается за совершенно незначительное встречное исполнение сажать здесь картофель, и нашлись два соседа, чьи сердца это предложение наполнило отчаянными надеждами и далеко идущими планами, и которые в каком-то странном ослеплении ждали от этой «целины» обильных урожаев. Умные люди пожимали плечами, опытные огородники предостерегали их с высоты своего богатого опыта, но демон собственничества заворожил души обоих мужчин, так что они были слепы и глухи ко всему остальному.
В одно прекрасное утро один из них, сапожник, велел погрузить и вывезти туда все сельскохозяйственное добро, которое произвела его прилежная корова в течение всей долгой зимы. Сам он вооружился трехзубыми вилами и с удовлетворением смотрел на щедрые дары природы, испускавшие многообещающий пар.
На следующий день подобное событие произошло и с его соседом-портным. Но — ах! — это была лишь жалкая пародия на то, что мы увидели прежде. Бедный портной немногого смог добиться от одного экземпляра животного, мужские представители которого еще издавна находились в известном, многократно обыгрываемом бессовестными шутниками отношении к портняжьему сословию, и кто по своему опыту знает об ограниченных для этой цели возможностях этого четвероногого, тот поймет, как хлипкий портной и его жалкая прекрасная половина смогли в течение одного дня доставить на двух тачках все накопленное добро на поле. Тяжело вздыхая, супружеская пара созерцала богатства соседа, представленные крутыми холмами, — ах, как несправедливо все распределено в этом мире!
Через несколько дней портной снова отправился туда, чтобы вскопать поле. Равномерно распределенное, подобно бархатному покрывалу, лежало теперь соседское добро на поле. Портной снова вздохнул и принялся за работу. Но крепкий запах, доносившийся с соседского поля, не оставлял его в покое и вдохновлял его фантазию. Его воображению рисовались оба поля: одно зеленое и так густо заросшее картофельной ботвой, что не видно было почвы, и другое, по соседству с ним — засаженное низким желто-зеленым кустарником, так что невольно напрашивалось сравнение с двумя животными, которые столь прилежно поработали для их процветания. Эта мысль не оставляла его в покое, и к демону корыстолюбия присоединился демон зависти. И от их союза родилось злодеяние, которое стало роковым для бедного портного. Он был наичестнейшим портным на земле, и отверстие для обрезков ткани в его столе и по сей день пустовало. Даже когда он шил сюртук из изысканнейшей ткани в мире для богатого господина, бывшего у них проездом, подобной которой он не видел ни прежде, ни потом, то не оставил себе ничего, кроме — с разрешения этого незнакомого господина — крохотного кусочка, который ему служил бы подтверждением космического взлета на его жизненном пути. Он надежно хранился дома, завернутый в семь бумаг, в шкатулке. Но человек должен беречь свою душу от проникновения в нее пагубных страстей.
Он бросил копать и осторожно оглянулся, затем взобрался на камень, потянулся и посмотрел вдаль, так что своей утлой фигурой он напоминал одинокий восклицательный знак, нависший над местностью. Однако вокруг не было ни души, только углубившийся в свои продовольственные проблемы аист ковылял вдалеке по лугу. Портной снова уставился на соседнее поле. Каким оно казалось ухоженным и многообещающим! Затем он еще раз осторожно посмотрел по сторонам и крадучись пошел на поле сапожника. После короткого колебания он осторожно сунул свою лопату под одно из тех плоских творений, которые, как всем известно, в таком совершенстве удаются только коровам, и швырнул его на свое поле. Умелое распределение лежащего вокруг материала позволило заполнить возникший пробел, и вскоре последний след проступка был скрыт под песком. Вдруг на лугу послышалось хлопанье: это аист какое-то мгновенье подпрыгивал, высоко поднимая ноги над травой, затем поднялся в воздух и полетел куда-то в сторону города. Портной затрясся в ужасе: ему показалось, будто умная птица все увидела и теперь спешит донести на него. Однако страх улегся, и поскольку первый шаг был сделан, то за ним последовали и другие, причем осторожный вор удобрений каждый раз старался аккуратно скрыть следы своего действия.
И действительно, они остались необнаруженными. На следующий день сапожник послал туда своих подмастерьев и служанку, и они, как ни в чем не бывало, вскопали поле, ничего не заподозрив. У бедного портного словно гора с плеч упала, когда он увидел, что пока все тихо. Но его душевный покой был с тех пор нарушен. Казалось, будто какая-то демоническая сила влечет его постоянно на картофельное поле, где девическое целомудрие его нравственного облика было похоронено рядом с такими ничтожными и пошлыми предметами. Вечером, когда становилось темно, его можно было обнаружить крадущимся по направлению к полю и наблюдающим за облаками на небе. Время от времени он ковырял ногой в вязком песке, пока не добирался до влаги, которая уходила в глубину от солнечных лучей и высушивающих ветров. Чем яснее было небо, тем мрачнее становилось его лицо, пока, наконец, не пошел долгожданный дождь, который зарядил на несколько дней и вызвал тень радостной улыбки на его увядшем лице.
Картофель оказался очень легковерного и доверчивого сорта, так как эти дожди соблазнили его прорасти. Через некоторое время из песка выглянули первые зеленые листья, которые, казалось, твердо решили не пасовать ни перед какими тяжелейшими обстоятельствами. Теплая весна и обильные осадки способствовали его росту — и тут начались новые муки для портного. Угрызения совести с демонической силой направляли его взгляды только на отдельные растения, выделявшиеся среди остальных более яркой зеленью и буйным ростом. Его вина вырастала из-под земли, и каждое из этих растений становилось зеленеющим обвинением.
Картофельная ботва достигла уже высоты трех дюймов, и портной подумывал уже об окучивании, но тут наступила длительная засуха. Небо сверкало, словно полированное, и безжалостное солнце день за днем сжигало беззащитное поле. Иногда после обеда несколько предприимчивых облаков сбивались в стаю и совершали небольшую вылазку; правда, к вечеру, сгорая от стыда, они отказывались от своей попытки, и солнце победно уходило на покой. Иногда им удавалось объединиться в одно кучевое облако, но, видно, в их среде не хватало взаимного доверия и они очень спешили. Торопливо пробежав над песчаным полем, они отдали ему свою дань: отдельные тяжелые капли — пуфф-пуфф — упали на высушенную почву, и каждая вздыбила вокруг себя облачко пыли, а пять минут спустя алчное солнце снова все высосало. Вскоре вся почва до фута в глубину превратилась в мелкий порошок, ботва приняла желтоватую окраску и полегла. Теперь нужен был сильный и продолжительный дождь, иначе все могло пропасть.