Остальные общались иным способом, то есть просто болтали, и добродушно-благожелательное настроение папы снова достигло своей кульминационной точки. Случилось так, что когда все встали и двинулись вокруг стола, чтобы запечатлеть обязательный поцелуй ни лице прекрасной королевы праздника, Вальдрих и Фридерика встретились как раз перед тем местом, где стоял папа Бантес.
«Послушай, Рикхен, — шаловливо сказал старик, — представь себе теперь, что на месте нашего Георга сидит некто, чье имя, пока его здесь нет, я не рискну назвать даже под угрозой смерти. Представь себе это — и твой поцелуй сразу станет не похожим на обычный. Ты только попытайся, глупышка».
Вальдрих и Фридерика стояли друг перед другом. Он взял ее за руку. Пристально-серьезно и несколько меланхолично глядя друг на друга, они поцеловались. Старик комичными прыжками отбежал в сторону, чтобы подсмотреть поцелуй. Он состоялся. Но, отступив друг от друга на шаг, они еще крепче схватились за руки. Вальдрих побледнел, а глаза Фридерики заблестели от слез. Они еще раз прижались друг к другу губами. Казалось, что после этого поцелуя они разойдутся, но их губы снова быстро соединились. После этого, громко всхлипнув, Фридерика выбежала из комнаты, а Вальдрих неуверенной походкой подошел к окну и стал рисовать пальцем по запотевшему стеклу.
Старик вертел головой по сторонам, застыв в какой-то неестественной позе. «Что здесь, черт побери, происходит? Что с девушкой? — воскликнул наконец он. — Что с ней такое случилось?»
Госпожа Бантес молча опустила глаза на свое бриллиантовое кольцо на руке; она знала, что происходило с Фридерикой, и поэтому сказала господину Бантесу: «Папа, пощади девочку. Пусть она выплачется». — «Но, но, — попытался что-то сказать он, однако в следующее мгновение бросился вслед за Фридерикой со словами: — Что с тобой, дитя, почему ты плачешь?»
Но она продолжала всхлипывать, сама не зная почему.
— Ах, ведь все это вздор и тому подобное! — воскликнул отец. — С тобой что-то случилось. Тебя обидели? Может быть, мама…
— Нет.
— Черт меня возьми, не я ли? Что? Скажи мне, не я ли? Из-за шутки? Ты плачешь из-за нее?
Госпожа Бантес мягко взяла его за руку и отвела от Фридерики, напомнив ему при этом: «Папа, ты не сдержал своего слова и обидел ее. Ты не выполнил ее просьбы и снова — ты же сам догадался…» — «Кое о ком напомнил? Ты права, я не должен был этого делать. Ну, полно, Рикхен: этого больше не повторится. Разве можно в подобных случаях так близко принимать к сердцу слова папы?»
Фридерика успокоилась. Госпожа Бантес подвела ее к арфе. Вальдриху пришлось ее настроить. Принесли флейту. Вальдрих и Фридерика попытались сыграть по новым нотам. В сопровождении флейты она играла блестяще. Таким образом, удался еще один прекрасный, доставивший всем удовольствие вечер.
Папа Бантес сдержал слово. Ни словом он не обмолвился впоследствии о «некоем господине», хотя по-прежнему считал все эти условности «глупыми выдумками». Все, однако же, думали теперь только о нем.
По утрам, в обеденный час и перед ужином господин Бантес регулярно подходил теперь к барометру и постукивал по нему пальцем, заставляя ползти ртутный столбик вверх и надеясь таким образом обеспечить хорошей погодой путешествующих больных людей. Вальдрих, равно как и госпожа Бантес, тоже чаще обычного косились на пророческую трубку Торричелли.
— Погода заметно улучшается! — сказал однажды господин Бантес супруге, будучи с ней наедине в комнате. — Облака рассеиваются. Я думаю — он уже в пути.
— Не дай Бог, папа. Я вообще считаю, что более разумным было бы написать господину фон Хану и попросить его не приезжать до рождества в Хербесхайм. Хоть я и не верю во всю эту глупую болтовню, однако не могу справиться с каким-то неприятным предчувствием.
— Э, мама, ты имеешь в виду «мертвого гостя»? Ерунда! Стыдись!
— Я согласна, дорогой супруг, что это глупости. Правда, что бы ни случилось с нашим ребенком во время адвента, мы всегда будем… однако, если вдруг Рикхен почувствует себя нездоровой, то даже от одной мысли об этом ей может стать хуже. Пусть я и не верю в привидения, пусть Фридерика и смеется над этим, но давай не будем ходить в дни рождества в церковь чаще, чем нужно. Что поделаешь — таковы все люди. Перенесем официальную помолвку на более спокойный день. После адвента у молодых людей еще будет тысяча возможностей увидеть друг друга, обручиться и сыграть свадьбу. К чему именно теперь такая спешка? Может ли повредить отсрочка на несколько недель?
— Стыдись, мама! Не заставляй меня делать глупости. Хотя бы и потому, что невежественная толпа занята своими дурацкими разговорами о «мертвом госте», Фридерика обязана обручиться именно сейчас. Мы должны служить примером. Для нас это — долг и так далее. Если люди в городе увидят, что нам наплевать на «мертвого гостя» и что наша дочь объявляет о своей помолвке, — вопреки всей болтовне, — а также то, что с Рикхен ничего не случается и никто не сворачивает ей шеи, то навсегда свернет себе шею это дикое суеверие. И тогда нам останется только чаще наставлять людей: «Будьте благоразумны! Покайтесь в своих грехах! Будьте праведны! Ничто иное вам не поможет». Так что смело вперед, господин священник, смело вперед!
— Я не сомневаюсь, папа, в том, что твое дитя тебе тоже дорого, как не сомневаюсь и в том… однако, видишь ли, сто лет назад — что там ни говори, но если верить церковной книге, то случилось же все-таки какое-то несчастье. Возможно, и тогда уже были люди, не придававшие большого значения старинной легенде. Что же, мы так же поступим. Однако если ты назначишь помолвку именно на эти злополучные рождественские, дни столетней годовщины и, упаси Бог, случится, что…
— Хватит! Не хочешь ли ты сказать что-нибудь о вывернутой шее Фридерики? Не хватало мне еще забивать себе голову этой чертовщиной. Вот что: оставь меня со всем этим в покое!
— Нет, я не об этом. И все же, если, к примеру, господин фон Хан приедет к нам в эти злосчастные дни и — подумай теперь о его болезненности! Неблизкий путь, непогода и плохие дороги могут ухудшить его состояние. Допустим, наш гость окажется больным или — мне даже страшно произнести это слово — в конце концов даже мертвым. И тут еще эти адвенты, связанные с известным суеверием, которое, к тому же, подтвердится благодаря твоему упрямству… Мой друг, подумай-ка хорошенько над этим.
Господин Бантес, казалось, на мгновение задумался, но потом ворчливым голосом сказал:
— Мама, я не понимаю, почему никому, кроме тебя, не приходят в голову такие странные мысли? Как это у тебя получается? Ты могла бы стать поэтом и тому подобное. Впрочем, у всех вас такой вид, словно вы помешаны на этом хербесхаймском рождественском пугале. Все вы заодно: ты, Фридерика и даже капитан, который все же должен оставаться солдатом, кассир, бухгалтер, инспектор. Все, говорю я! Только никто не хочет признаваться в этом. Тьфу!
— Даже если бы все так обстояло — в чем я, правда, сомневаюсь, — то все равно умному отцу семейства следовало бы более снисходительно относиться к невинному предрассудку.
— Глупость не может быть невинной. Поэтому — никакой пощады! Война, открытая война! Со дня рождения Фридерики все в этом доме в таком замешательстве, словно в преддверии Страшного суда. Сам черт придумал эту сказку о «мертвом госте». Как я уже говорил, все остается по-старому, мама. Ничего не меняется. И я тоже стою на своем.
Так сказал господин Бантес и выбежал из комнаты. Между тем он тоже не мог больше оставаться прежним. Разговор посеял в нем сомнения. Он пришел к выводу, что ради спокойствия и мира в доме было бы лучше перенести помолвку на более поздний срок. Он слишком любил свою дочь, и эта любовь вызывала в нем опасения, что черт сумеет все-таки сыграть с ним какую-нибудь злую шутку, а люди припишут все «мертвому гостю». Против его воли с приближением первого адвента все тревожнее становилось у него на сердце. Он бы предпочел, чтобы его будущий зять еще какое-то время не торопился с приездом. И уж совсем не по себе ему стало, когда вдруг установилась хорошая погода и все чаще стали выдаваться такие солнечные и ясные деньки, словно поздняя осень захотела подарить еще одно, дополнительное лето. Как и прежде, господин Бантес прилежно подходил к барометру и постукивал по нему пальцем, но теперь уже с целью заставить ртутный столбик опуститься ниже.