— Ну что ты, Тоня. О любви люди мечтают столько же, сколько сознают себя. Мы вряд ли поймём, о чём думали в палеолите, но, мне кажется, люди умели любить уже в те времена. Я вот думаю, ненависти люди учились через силу, а любили инстинктивно. Естественно. Вот как я люблю тебя.
Она остановилась. Сердце её заколотилось так, как никогда прежде не колотилось. Часто и громко — так, что, наверное, и Женька услышал.
Она не знала, что ответить. Как вести себя. И сердце стучало, вот-вот выпрыгнет. И голова закружилась. Как это, оказывается, приятно, когда тебе признаются в любви. Пусть вот так, внезапно, по дороге в школу. Женька смущён, наверное. И неспроста это он к ней пристроился. Он же в другой стороне живёт, на Текстильной. (В одном доме с Севой, кстати). Нарочно высмотрел её?… Дождался, когда она выйдет из дому. И пошёл рядом. Будто случайно. Хотел и раньше ей признаться, но только сегодня решился. Давно, наверное, любит её. И они двое так же юны, как Ромео и Джульетта. Нет, тем, кажется, по четырнадцать было. Значит, она и Женька уже староваты!
Лицо у неё запылало. Ох, он всё видит. Её надо что-то ответить, и тогда смущение её пройдёт. Но что? Сказать, что он ей не очень нравится? Что он серьёзный? Но кто ей нравится? Ой, сколько вопросов!..
— Ты правда меня любишь? — Она поняла, что сказала как раз то, что нужно. Ведь он признался так неожиданно.
— Разве я похож на лжеца, Тоня? Зачем лгать в мире, где и так много лжи?
Она пошла, и он пошёл рядом. Ей захотелось взять его за руку, просто подержать его ладонь, — и он словно понял её желание и взял её за руку. И через её варежку и его перчатку его рука показалась ей холодной. А лицо его — она глянула на него, стараясь не задерживать взгляд, — очень уж бледным. «Волнуется». Глаза его блестели. «Это от линз».
— Я думала, тебе безразлична тема любви. И войны и мира. Я думала, что вообще эта тема интересует больше женщин, а мужчины все вояки. Как мой отец.
— Я всё понял только сегодня, Тоня. Только сейчас. Идя рядом с тобой. И другое понял. Что любовь — такое большое чувство, что его хватает на целую планету. На всех людей. У одного человека столько в душе любви, что он может любить всех людей. Любовь не кончается. Она неиссякаема. Вот что я понял. Это же так просто. Для любви не нужно горючее. Не нужны автоматы и патроны, танки и ракеты, нефть и атом. Для ненависти столько всего нужно, а любовь потому и чиста, что ей достаточно одной мысли.
Как хорошо Женя говорил!..
Когда они вошли в школу, она уже любила его.
Только очень уж он бледный. Лучше б он покраснел, как она.
Классная сказала, что будет только первый урок. Потом школу закроют. Нет воды, сказала Руфина Равильевна. Когда дадут, неизвестно. Поэтому у них получается прибавка к осенним каникулам. Но радоваться нечему. Итоговые контрольные за четверть пропали. Придётся уплотнять школьную программу. Не хотите же вы все превратиться в отстающих.
— Хотим, хотим! — дружно закричали в классе.
— Тихо, — стоя у доски, сказала Руфина Равильевна. — Сами не знаете, что говорите. С таким нежеланием будете учиться, не поступите в институты.
— Поступим, — сказал нахал Королёв. — Папки, мамки заплатят, — и поступим. Всё покупается, всё продаётся. Закон рынка.
— Много ты знаешь о рынке, Королёв.
— Побольше вашего, Руфина Равильевна. Вы тут в школе детишек учите, а я…
— Хочешь быть бизнесменом, как твой отец, Королёв? Хорошо. Знаешь, что бизнес делают люди самостоятельные? Умеющие всё сами и дающие работу другим? А ты сидишь с Вертецким специально, чтобы у него списывать. Досписывался уже до сколиоза. Где же твоя самостоятельность?
— А я даю работу другим, Руфина Равильевна. Вертецкий раньше решал один вариант, а теперь решает два.
«Ну и нахал же этот Королёв», — подумала Тоня и повернулась к Жене.
Женя улыбался. Может, он всегда такой — улыбающийся, задорный, когда его задевают. Она прежде не наблюдала за ним. Была к нему безразлична. Это нехорошо. Но сегодня она исправится. И она не станет больше думать, что и как ответить Жене. Она будет говорить, и всё. Лгать — низко. Зачем лгать в мире, где и так много лжи?… Где-то она это слышала.
— Руфина Равильевна. — Женя встал, вышел в проход между рядами парт. — Королёв — хороший человек, и напрасно вы его ругаете. Надо любить людей, Руфина Равильевна.
— Как ты сказал? — Видно было, что классная растерялась. Тоня подумала, что Руфинушка много чего в школьной жизни слышала, но проповедей о любви к ближнему на её памяти, наверное, не было. Тоне решительно нравилось, как вёл себя Вертецкий. «Женя, — думала она, и лицо её горело, — Женя!»