Ей надо будет сходить к папе. На работу. Туда, где сидят на стульях военные и пишут свои бумаги. Она знает, что она должна сделать. Знает, что сказать им. Она всё поняла. Наконец-то. Она вошла в ту незапертую дверь. Отворила её. Женя ей отворил. И она идёт там, за дверью. По светлому коридору. Ей много надо пройти. И идти там — счастье.
Она встала.
— Мне нужно к папе, Руфина Равильевна. Отпустите меня, пожалуйста.
— Вы что, все белены объелись? — Классная села за свой стол. Взяла указку, стала вертеть её. Тоня не хотела уходить, пока не получит разрешения. Она ведь любит Руфину Равильевну. Она не будет с ней ссориться. Но ей очень нужно к папе. Хорошо бы, с ней к папе пошли Женя и Володя, но им, как и ей, нужно полюбить очень многих. У них много дел. — С чего ты решила, что тебе посреди урока нужно к папе? Ты что, маленькая девочка, Баранова? И так пол-урока потеряли. И урок-то единственный. После него — домой. А потом — радуйтесь, каникулы. А ты и пол-урока не желаешь отсидеть?
— Зачем вы употребляете эти страшные уголовные глаголы, Руфина Равильевна? — сказал Женя.
— Я люблю вас, Руфина Равильевна, — сказала Тоня.
— Иди, Баранова. С глаз долой. Из сердца вон.
— Спасибо вам, Руфина Равильевна.
— А ты что стоишь, как истукан, Вертецкий? Садись. Или тоже будешь признаваться мне в любви? Тебе, что, плохо, Вертецкий? Ты почему побледнел?… Скажи что-нибудь!
— Я люблю… вас… Руфина… Ра… Ру…
Тоня задержалась в дверях, чтобы посмотреть, как Женя будет любить Руфину Равильевну.
Женя шагнул к Руфине и покачнулся. Так, будто человек-невидимка толкнул его в грудь. Тоня прошла к доске и стала смотреть оттуда. Женя осел на пол. Схватился руками за края парт — и осел, и руки упали. И так и остался сидеть на полу. Он стал белый-белый, и Тоня поняла, что любит белый цвет. И все цвета любит. Она всё любит. Все повставали, из третьего ряда столпились у второго, стали смотреть на Женю.
— Тоня, вызови медичку, — сказала Руфина Равильевна. — Не видишь, Вертецкому плохо?
— Ему не плохо, — ответила Тоня. — Он счастлив. Он просто белый, вот и всё. Никому не бывает плохо. Боли нет. Все всех любят. Это закон жизни. Я люблю вас, Руфина Равильевна.
— О, что же мне делать!.. — Руфинушка выскочила из-за стола, уронила указку. И осталась у доски. Посмотрела (с укором?) на Тоню. Она будто боялась чего-то. А бояться было не нужно.
Королёв перелез на стул Вертецкого и наклонился над Вертецким. Стал гладить его по голове. А Женя, казалось, спал. На боку между партами. Спал с улыбкой. На белых губах. Это было так красиво. Люди, которые любят, умеют спать красиво и умеют видеть красивое. Это ведь Достоевский писал о красоте. Тоня пыталась читать «Преступление и наказание», а потом «Карамазовых». Показалось скучно, осилила только первые 70 страниц «Преступления», где убивается старуха, и первые 50 «Карамазовых». «Карамазовых» было читать трудно. Но теперь-то Тоня поняла, что значит выражение «красота спасёт мир». Достоевский ошибался. Никакая не красота. Потому что не понять, что такое у него красота. Не понять, когда не любишь. Достоевский не любил, а ненавидел людей, издевался над ними в своих романах. Потому и не мог объяснить, что такое красота. А она, Тоня, любит, и поэтому понимает: любовь спасёт мир. Любовь. Через любовь всё видишь красивым.
Женя пошевелил руками. Дёрнул ногами. Королёв подал ему руку. Женя принял её. Как-то тяжело, с опущенной головой, он поднялся. Поднял голову, посмотрел в глаза Руфине Равильевне. Вынув руку из руки Королёва, медленно пошёл к доске. Руки его тянулись к Руфинушке. Он любит её. И её, Тоню, тоже любит. Она улыбнулась ему и пошла из класса. Ей нужно к папе.
— Ты что, Вертецкий? — сказала классная. Тоня обернулась.
Женя взял руку Руфины Равильевны, погладил, Руфина вырвала у него руку. Тогда Вертецкий взял её другую руку. Руфина хотела вырвать и эту руку, но Женя не дал, потянул руку на себя и стал есть её. Так, словно обгладывал свиное рёбрышко. Руфина закричала, задёргалась, завырывалась, Женя — как бы с удивленьем посмотрев на классную, — перестал есть, обхватил Руфинушку за талию, притянул к себе. Женя — сильный. Он стал сильным, потому что научился любить. Он отпустил одну руку классной и взял другую. И объел и её. Выпачкался в крови, и Руфина вся была в крови, и это было красиво.
Руфина уселась под доской. Глаза у неё были стеклянные. Любящие такие глаза. Из объеденных рук текла кровь. Тоня знала: когда любишь, не больно.
Заснул, головою на парте, Володя Королёв.
— До свидания, Руфина Равильевна, — сказала Тоня.