— Мама родная, — сказала Лариса. — Не нравится мне этот ваш любовный театр.
На третьей фотографии двое с белыми лицами — наверное, из тех, что лежали на полу, — ели девочку с первой парты. «Счастливая», — подумала про съедаемую девочку Тоня. Лица девочки не было видно. Два белолицых мальчика съели её руки и тащили её тело — каждый в свою сторону. А на четвёртой фотографии происходила сплошная любовь: мальчики и девочки ели мальчиков и девочек. Девочку с первой парты уже разорвали пополам. Одна половинка её лежала на парте, вторая на полу. Это было на пятой и шестой фотографиях.
— Короче, вы тут заморочились на фильмах ужасов. И решили разыграть кое-кого. Вроде меня, да? Какое-то новое сообщество в Сети, да?… Ты же не знаешь Соньку. Как выжить в условиях всеобщего поедалова? Как не быть съеденным другими и начать есть самому? По-моему, глупо. Кто поверит в ваших монстров-людоедов и хор у доски? Такими вещами в детских садах занимаются, а не в 15 лет. В пятнадцать и шестнадцать, моя милая, девушек должны интересовать совсем другие вещи. Не «Фотошоп». Нормальных девушек, конечно.
— Я нормальная, Лариса.
— Да ну!
— Любить — нормально.
— По-твоему, тут — любовь? Что за прикол-то?
— Никакой не прикол, Лариса. Тут правда.
— Ты мне мозги не запаривай, Баранова.
— Они едят и любят, — сказала Тоня.
— Едят и любят, — задумчиво повторила Лариса. Тоня заметила, что лицо её чуть переменилось. Ну, стало добрее, что ли. Или доверчивее. В общем, это было уже не то лицо, что каждую минуту готово фыркнуть.
Или это было лицо, которое боится. Остерегается.
Остерегается любви.
Лариса молча прочла с экрана письмо своей подружки. И слегка побледнела.
— Сонька убежала, — сказала она. — Это было у них и в классе, и во всей школе. — Лариса говорила без усмешки. — Учительница к ним на урок почему-то не явилась. Наверное, съел по дороге кто-то. А в соседний класс училка пришла. И ей не повезло. Вот ещё фотки. Там была медсестра. Вот здесь она хочет поставить взбесившейся девочке успокоительный укол. Девочка только что укусила училку. А на этой фотке девочка откусывает руку медсестре. А тут девочка бешеная ест учительницу. Сидит на ней и отрывает от неё куски. Фотографический бред. Не понимаю, почему я верю в это. Только что не верила.
— Как же не верить в правду?
— Была бы правда, я бы жалела этих обкусанных.
— Ты не жалеешь, а любишь. И почему — жалеть? Они счастливы. Они тоже любят. Твоя Соня тебя любит. И эти девочки тебя любит. И учительница. И медсестра.
— Всё прикалываешься?… А мордочка — такая же серьёзная, как у Вертецкого. Погоди-ка… Вертецкого же никто не любит.
— Любят. И даже Королёв любит.
— Ну ты сказала. Как в лужу… Моя Сонька, — сказала Лариса, убирая айфон и вжикая «молнией», — убежала из школы и позвонила подружкам из других школ. Некоторым не дозвонилась. А те, кому дозвонилась, сказали, что и у них то же. Людоедство. И разговоры о любви. Одна подружка, не знаю, из какой школы, сбросила Соньке на айфон инфу. Директриса, короче, построила всех на улице (прикинь: одеться в куртки не дала!), прочла всем лекцию о любви, а потом упала, полежала, встала, учитель физики подал ей руку — и она перегрызла ему горло. Она давно на физика глаз положила. Это, может, и враньё. Фотки-то нет. Но то, что многие вокруг сдвинулись по фазе, — правда.
Лариса отступила от Тони на шажок. Будто бы ей надо было поправить курточку.
— Что это за разговоры о любви, Тонька?… Или… Нет. Я поняла. Это психопатия такая. Коллективная. Точно. Я у мамы спрошу. Она же психолог. Юнг, кажется, объяснял, что есть коллективное сознательное, а есть коллективное бессознательное. И вот некоторые — у нас же трудный возраст, Тонька, — впали в коллективное несознательное. То есть бессознательное. И живут будто во сне. Делают то, о чём потом забудут. Как лунатики. Бессознательные коллективные лунатики. Только лунатят не по ночам, а по утрам. Ну, всё равно, темно же ещё… И есть бешеные, а есть тихие лунатики. Ты больная тихая, Тоня. Ты же не бросаешься есть меня. А эти, на фото, — бешеные. Как это у психиатров называется? Буйные. И когда это началось? В Интернете ничего не было ночью. Слушай… Ты что, хочешь сказать… У нас в школе?… У нас в классе?
— Я же говорю, это правда. Все всех любят. Женя Вертецкий съел Руфину Равильевну.