Сегодня Никите нужно было идти до колонки за водой, мыть подвал (дежурство с шести ноль-ноль до семи тридцати, и полчаса отдыха), а с восьми утра брать анализы, и заполнять никому не нужными органическими формулами журнал. Владимир Анатольевич, встретив Никиту, с укором посмотрит на него. Директор не любил пьяных и похмельных и как бы сообщал своим укоряющим взглядом: не пил бы — не было бы и похмелья; не пил бы — и сохранил бы в целости печёнку, желудок, сердце, почки и, главное, мозги, для учёного вовсе не лишние. «Владимир Анатольевич, ну вы что, вы не пили никогда? Вообще не пробовали?» — «Мой отчим был пьяницей. А я не пил никогда. Я в четырнадцать лет дал себе слово: никогда не прикоснусь к бутылке. И не пил никогда. Не пробовал. Это ведь глупо». И Никите понравилось, как доктор сказал — откровенно и просто, грубовато и прямо. Как и всегда он говорил.
Вот почему был симпатичен Никите директор: он никогда не лгал. Все на свете лгут — с причиной ли, без неё ли, но симпатичны лишь те, что говорят правду. Почему? Светка объяснила ему, почему. Ложь слишком привычна и однообразна — и навевает скуку. Телевидение, радио, газеты, депутаты, выборы, бюджет, служение чиновников народу, вся эта политика, что грязная, что не грязная (такой нет, думал Никита), — всё единая круговая ложь, делаемая по одинаковому, предсказуемому сценарию. Ложь, идущая как сверху вниз, так и снизу вверх, точно круговорот воды в природе. И потому — надоело! И потому уже и не отторгается народом, а вызывает зевоту (Светка произнесла тут слово «абсентеизм»). Мы лжём глупо, однообразно и ненужно, сказала Светка. С помощью лжи надеемся получить больше, чем с помощью правды. Но часто не получаем, потому что и нас обманывают. Мы лжём просто по привычке, без выгоды. Ложь в человеческом обществе — часть социальной эволюции, так же, как маскировка и мимикрия — часть эволюции биологической в мире животном или растительном. Но если биологическая эволюция происходит по нужде выживания и приспосабливания, то социальная именно что преобразуется в неотвязную нелепую привычку, не имеющую за собою определённой нужды. Мы лжём соседям, друзьям, знакомым, прохожим, матерям, отцам, братьям и сёстрам, начальникам и их заместителям, — и мало того: мы лжём самим себе. Лжём — и говорим много о правде, и скучаем по правде. И потому те, кто не лжёт, нам симпатичны. Они не просто вызывают доверие; нет, доверия уже никто на планете Земля не вызывает; но нелгущие не таковы, как мы. Они выделяются среди нас. Потому-то и интересны. Не скучны. Ферштеишь, Никита Дурново, старший лаборант Сибирского института промышленной очистки воздуха?… Вот ещё одна ложь, вздохнула Светка: промышленная очистка воздуха!.. И — водка. Водка — вот самая большая ложь. Это наша ложь самим себе. Мы пьём — и нам будто бы хорошо. А нам плохо, Никита! Кому хорошо, тот в стакан не смотрит!..
После того разговора со Светкой Никита дал себе слово больше не пить. Светка, видимо, сама проникшаяся собственной пылкой речью, поддержала его, и они решили выпить в последний раз, отметить своё решение. И выпили. А наутро была суббота, и они опохмелялись, сидели у кирпичного мангала во дворе и закусывали поджаренным над угольками хлебом и кусочками подогретого сыра. И уже не думали о том, что хотели бросить выпивку. И им было жаль правдивого доктора, который и в субботу работает в лаборатории или сидит и пишет в своём кабинете, а вечером или уже ночью, часов в двенадцать, скрипя ступеньками, поднимается в свою квартиру и о чём-то долго говорит с Любовью Михайловной.
«Почему они не распишутся в загсе?» — спрашивал Никита у Светки.
«Для Любови Михайловны уже нет в том нужды», — страшно отвечала Светка.
«Жизнь доктора — чистый ужас. Без примесей. Ничего хорошего, одно плохое. Он повторяет: нет худа без добра — но у него, японский бог, не чересполосица, а сплошное худо».
«Иногда мне кажется, что ему хочется умереть. Вот Любовь Михайловна умрёт — и он наложит на себя руки. Перережет себе вены в лаборатории — и дежурный Никита или дежурная Светка сделают влажную уборку, смоют кровь и унесут лёгкое тело доктора. И труповоз увезёт его туда же, куда увозил все серые трупы».