— Обеспечены… — задумчиво повторил Максим Алексеевич. — Значит, не так, как по Марксу и Энгельсу: диктатура и класс-могильщик?
— Нет, никаких могильщиков. Никто не умрёт, — сказал доктор. — Вопроса «быть или не быть» самым парадоксальным образом не станет; само понятие «быть» в отношении людей и человеческого общества настолько переменит своё значение, что смешается поначалу с «не быть». Но так будет только поначалу. А потом, спустя десятилетия, «не быть» станут употреблять в новом социуме по отношению к обитателям, как сказал бы Маркс, предыстории…
Бум!
Это — в дверь.
— Никита, — сказала Люба.
— Увидел нас через стекло, попробовал выбить стекло, нашёл дверь, пробует её. Неплохо, — сказал доктор.
— А не съест он Свету? — спросил Максим Алексеевич.
— Пока догадается подняться из подвала по лестнице, Светка сама уже захочет есть, — сказала Люба.
Своею бодростью, энергичностью она напомнила Владимиру Анатольевичу ту самую Любу, которую в две тысячи пятом году он встретил в вестибюле медакадемии.
Доктору стало так радостно, так радостно! «Люба, Люба… мы будем бессмертны! И мы рядом — а это значит, мы войдём в новый мир вместе! Если ты обратишься раньше меня — я согласен отдать тебе руку, только бы быть с тобой. Раньше? А почему — раньше? Она не чувствует боли? Но и у меня не болит поясница».
— Я встану, — сказал доктор.
И встал.
— Не болит поясница? — спросила Люба.
— Не болит, — ответил он.
Он снял очки. Небрежно бросил на стол. Вытер слёзы. Через очки уже невозможно было смотреть: резкость невыносимая. Глазные мышцы меняли форму.
Люба сказала, рассматривая ногти:
— Я всегда с трудом делала маникюр. А сейчас вижу каждую трещинку на ногте.
— Это значит… — сказал Максим.
— Оно самое. — Доктор кивнул, снова садясь. — Ни близорукости, ни дальнозоркости. Ни болезней, ни смерти, ни горя.
— А у меня голова не болит, — сказал труповоз. — Правду сказать, и не болела.
Доктор посмотрел на него. Максим не побледнел.
— Дайте мне руку.
Нет, не холодная. Даже теплее, чем надо бы. Словно у него повышенная температура. «А, ясно. Это у меня температура уже понизилась».
— Люба, дай руку.
«И у неё понизилась. У неё рука ни холодная, ни горячая. Как бы нормальная — то есть как у меня. И она побледнела».
— У меня это задерживается? — спросил Максим.
«Физиономия у него — красная».
— В пределах от десяти до ста минут, — сказал Владимир Анатольевич.
— Понятно.
— Может, я не инфицировался?
— Исключено. Абсорбция очень быстрая.
Бум! Бум!
Никита.
— Не головой ли он бьётся?
— Не думаю, Люба. А если и головой, ничего с его головой не случится. Это не обычный человек; это — новый человек.
— Мы тоже будем биться о двери головами?
— Не знаю, что и ответить вам, Максим Алексеевич. Все мы начнём с чистого листа. Перед одним из нас будут двери или окна, или стены, перед другим — улица, перед третьим — река или море. Бытие будет разное, и поведение будет отличаться. Но опыт новой жизни будет не только личным, но о кооперативным, совместным. Новые люди будут заимствовать друг у друга, учиться друг у друга. Нахождение в общественной среде исключает тупиковое изолированное развитие. Тем более в социуме, где невозможны железные занавесы.
— Ложь тоже будет невозможна в новом обществе? — Это Люба. Люба, конечно, должна была это спросить. Но у него на это давно есть ответ. Ещё со школьной парты.
— Ложь не нужна и в старом обществе.
— Ну да, — сказала она. — Ты же вот не солгал ни разу.
— Не солгал.
— Но эволюция — длинная цепь лжи. Маскировка, мимикрия, засада, камуфляж — всё это элементы эволюции, вначале биологической, затем социальной.
— Общность без страстей — без зависти, без жадности, злости, желания власти, без плотских желаний, — совершенно иной мир, Люба. Мир без денег, без капитала, без нужды в капитале, без смерти, без болезней, без стремления к эксплуатации ради частной наживы — пойдёт и по особому эволюционному пути.
— Скучно не будет? — Это Максим Алексеевич.
— Ему и здесь не скучно, Максим Алексеевич. — Это Люба.
— Честно говоря… В последние годы мне было скучновато. Я едва не перестал верить в…
Бум! Бум!.. Бум, бум! Со стола упал диктофон, за ним — очки. Разбились. Доктор лишь улыбнулся. Очки, резинки, натёртая переносица — всё в прошлом!..
— Никита, прекрати! — с весельем в голосе крикнула Люба.