Он произнес это и удивился сам себе. Дело, которое он хотел обсудить с редактором, было уже решено добрых две недели назад.
И когда он увидел светящиеся в темноте окна, то совсем не с редактором захотелось ему встретиться.
Машина остановилась, и Андрей Иванович не успел даже поразмыслить насчет этой неразберихи в собственных ощущениях.
— А ты где будешь обретаться? У знакомых?
— Я завтра буду вас ждать у гостиницы. В котором часу подъехать? — вопросом на вопрос ответил Федя.
— В восемь.
— Ну, я поехал.
Протасевич отворил первую дверь в коридорчик, а затем постучал в другую — кабинет редактора.
— Войдите.
Чувствуя страшную слабость в ногах и руках, пошатываясь, как пьяный, — наверно, от долгой езды, — он с силой потянул на себя дверь и, не снимая шапки, стал на пороге:
— Простите, Рита Аркадьевна, что в такой час. Не испугал вас?
— Господи, твоя воля! Откуда вы? — и вправду испугалась она, тоже вдруг как-то слабея и задыхаясь от внезапного толчка в сердце.
— Из Минска.
— Но что с вами? Не узнать прямо.
— С похорон еду.
— Кто умер? — Протасевич увидел, как побледнело ее лицо, расширились в испуге глаза.
— Друг.
— Ох! — Во вздохе было облегчение.
Это обидело Протасевича.
— Настоящие друзья не так часто встречаются…
— Не сердитесь, — дотронулась она до его руки. — У вас такой вид, что я…
Она не договорила, но Андрей понял, и со всей искренностью признался:
— Не поверите, как тяжко сейчас. Передать не могу… Словно родного брата лишился.
— Понимаю, — тихо промолвила она. — Как вы добирались, что оказались здесь? — Она обвела взглядом комнату.
— У Феди бензин на исходе. И вот прежде, чем пойти в гостиницу, потянуло к вам на огонек… — Он с трудом улыбнулся.
— Знаете что, Андрей Иванович! Чем тащиться — не близкий свет — в гостиницу (а вдруг места нет?), пошли лучше ко мне. Вам надо скорее лечь, отдохнуть. У меня две комнаты, тепло. Чаем горячим напою. Отоспитесь, а завтра утречком домой.
Он на какой-то момент заколебался:
— Беспокоить вас…
— Нашли о чем говорить! Номер я уже вычитала. Печатается. Сидела, слушала последние известия. Пошли!
И Протасевич кивнул:
— Пошли.
…Он сидел на старом мягком диване, за маленьким круглым столиком с накрахмаленной салфеткой на нем и с наслаждением пил крепкий горячий чай.
— Как у докладчика на совещании, — вдруг улыбнулся Андрей, разглядывая на свет янтарный напиток.
— Что это вы такое припомнили? — не преминула заметить Рита эту еле уловимую усмешку. — Небось критикуете мой патриархальный уклад, как Адам Андреевич? — пошутила она.
— А у секретаря райкома есть основания… Действительно, патриархальный. — Протасевич внимательно оглядел комнату. — Еще бы клетку с канарейкой.
— Не выношу!
— Клавикорды сюда, в угол…
— Клавикорды есть в той комнате.
— И рыжиков маринованных да настоечек на травках от живота и дурного глаза.
— Этого ничего не умею, но если будете приезжать в гости, научусь, — пообещала, смеясь, Рита.
— Вот тогда совсем старосветская помещица Пульхерия Ивановна…
— Бог ты мой, сидеть у меня за столом — и не придумать лучшего сравнения!
— Славная была женщина — хозяйка отличная, преданная жена, — полушутя-полусерьезно вздохнул Протасевич. И совсем уже всерьез похвалил: — Нет, у вас, правда, очень приятно и уютно.
— Это пока мои «академики» в Москве. Приедут на лето — тогда весь мой патриархальный быт полетит вверх тормашками.
— А почему дети в Москве?
— С бабушкой они. С моею свекровью. Она считает, что тут нельзя по-настоящему воспитать детей.
— А вы сами как считаете? — Протасевич встретил Ритин несколько озадаченный взгляд.
— Было время, когда я разделяла ее мнение. А теперь… Теперь я считаю, что детей обязательно должна воспитывать сама мать. Даже если она не играет, как вы говорите, на клавикордах. Моя свекровь в прошлом известная пианистка.
— A-а, понятно. — Однако Протасевич счел излишним продолжать беседу на эту тему.
Невольно еще раз окинул взглядом комнату и обнаружил не без удивления: на всем и правда лежал отпечаток «патриархальной» уютности, которая не очень соответствовала строгому и в то же время изменчивому облику самой хозяйки. Пол застелен старым, потертым ковром. Мебель мягкая и очень удобная — такую можно теперь найти только случайно, в комиссионке. Даже белый с зеленым фарфоровый абажур принадлежал, конечно, раньше не этой лампе, а какой-то старинной, газовой.