Лида все заметила и тоже досадовала, почему не отказалась решительно от ее услуг, не нашлась, не сумела ответить иначе.
Во дворе райкома их обеих первым заметил Баруков. Они стояли с Андреем у машины — Баруков лицом к улице, Протасевич спиной.
— Оглянись, Андрей, — прервал на полуслове себя секретарь райкома.
Тот быстро, через плечо, повернул голову и, как мальчишка, залился краской.
— Лида? Я не ждал тебя сегодня…
— Как видишь, я, и сегодня, — как-то очень твердо подчеркнула она последние слова.
Протасевич пошел ей навстречу и, как показалось, слишком уж поспешно обнял и поцеловал.
По его растерянному лицу Лида поняла, что приезд ее и эта их встреча здесь, во дворе райкома, да еще при таких обстоятельствах, для него действительно неожиданность, и, как ей почудилось, не такая уж приятная.
— Ну, так что же, Андрей Иванович, мы сейчас больше не понадобимся друг другу. Бери, отвози жену домой… — поздоровавшись с Лидой и отметив про себя какую-то странность ее поведения, сказал Баруков. — Федя где? А вам, Рита Аркадьевна, не по дороге со мной? Я — в «Первое мая».
— Нет, мне не туда. А вот, если по пути, подкинете в «Червоную смену».
— Пожалуйста. Ну, друзья, всего вам. — И, пожав руки Протасевичам, Баруков открыл дверцу машины.
Андрей и Лида остались вдвоем, один на один.
— Ну? — словно опомнившись, первый обратился к жене Андрей. — А я тебя завтра ждал. Собирался ехать встречать.
Он протянул к ней руки, хотел обнять, искренне обрадованный приездом. Лида видела это, но не находила в сердце своем и следа той нежности, которая переполняла всю ее по дороге сюда. Она легонечко отвела его руки и, как-то неопределенно усмехнувшись, сказал:
— Вот видишь, а я взяла и сегодня нагрянула.
— Ну и отлично, что сегодня. Чудесно, что сегодня.
— Чудесно, не чудесно — ничего уже не изменишь.
От Андрея не ускользнул ни этот чужой ее голос, ни жест, которым она оттолкнула его руки. Он настойчиво взял ее за плечи, повернул к себе:
— Лида, ты опять? В чем дело? Что произошло?
— Ничего не произошло. Все как было, так и есть. Где, правда, Федя? Не будем же мы тут, во дворе райкома, справлять твой день рождения.
Воскресенье. Баруковы и встали, и завтракали поздно. А теперь, поскольку никаких срочных дел не было, все вышли во двор.
Сыновья готовились к сдаче спортивных норм. Меньшой, дошкольник еще, Сашка и средний, десятилетний Коля держали туго натянутую веревку. Старший, Игорь, брал высоту.
Отец, Адам Баруков, сидя на последней ступеньке крыльца, по собственной инициативе выполнял судейские обязанности. Как и сыновья, он из-за своего неугомонного характера не мог усидеть спокойно. Как и они, вскакивал, снова присаживался на минутку, сам показывал, как берут высоту взаправдашние прыгуны.
Евгения Ивановна сидела на крыльце на… лобном месте — так окрестили хлопцы это высокое, добела выскобленное крыльцо. И тоже, не привыкши сидеть без дела, штопала дырки, которые ребята старательно готовили ей каждый раз к выходному.
— Отставить! — скомандовал Баруков-старший. — Игорь, на старт! Николай, Саша, веревку! Начинаем сначала.
Снова устанавливалась высота, снова Игорь возвращался «на старт», и покуда он брал разгон, отец сидел как на иголках. Если высота была в меру, плотный, даже толстоватый Игорь, одолевал ее. Но стоило поднять чуть повыше, как задевал веревку ногой и летел носом в песок.
Свыкшаяся уже со всем Евгения Ивановна, не меняясь в лице, поглядывала на это и не кричала нервно: «Игорь, кончай, говорю тебе!» Не бранила она и мужа, который впал в детство и сам помогает детям сворачивать шеи. Изредка, отрываясь от шитья, наблюдала за соперниками и высказывалась не как отец многословно, а кратко и выразительно:
— Экий ты мешок, Игорь! — когда дела у него не ладились.
Если же прыжок вызывал общее одобрение, мать тоже не оставалась в стороне:
— Игорь в люди выходит!
Тренировка шла с переменным успехом, и отец вынужден был выступать не только в роли судьи, но и тренера.
— Глядите, хлопцы! — Секретарь райкома показывал сыновьям, как берется разгон и как прыгать через веревку. — Упор на правую ногу, сильнее оттолкнуться всем телом, левую заносим вверх, напрягаем, р-раз — и в воздух.
Баруков объяснял, и его крепкое тело, не утратившее еще прежней, молодой упругости, пружинисто рвалось повторить все, что так отлично (с его точки зрения) он знал и объяснял.
И действительно, он легко, по-молодому, разбежался по широкому, поросшему зеленой муравой двору, с силой оттолкнулся левой ногой, занес вверх правую и… как вкопанный замер перед веревкой.