Протасевич пожал ее заиндевевшую рукавичку, как взрослому, протянул руку Лене и пошел в свою сторону.
Ему очень хотелось зайти, поглядеть, как живут эти ребята, но они не пригласили его, а сам он не осмелился напроситься в гости.
Пройдя несколько хат, оглянулся: два окна, те, у которых он только что прощался с Валей и ее братом, приветливо глядели ему вслед.
Снова увидев ее и как бы заново открыв, Протасевич уже безошибочно знал, что тянуло его к Вале, что приносило сладкую муку ожидания, когда надеялся встретиться с ней, что по-молодому потом целый день жило в его сердце, если удавалось им перекинуться хоть несколькими самыми незначительными словами.
Всюду была она…
А догадывалась Валя об этом? Чувствовала ли это? Кто знает.
Не раз Андрей встречал ее, когда она шла в школу или возвращалась назад с портфелем в руках и стопкой тетрадок под мышкой. Несколько раз заходила и к нему в хату, к Костику, который был у нее в классе. Хлопчик не отличался ни особой старательностью, ни способностями, и молоденькая учительница немало хлопот имела из-за него.
Если Протасевич бывал в это время дома, он обещал ей проследить за тем, чтобы Костя дома делал уроки как следует. И зорко следил за этим, помня свое обещание, искренне желая помочь и мальчику, и его учительнице. Но времени не хватало, и через несколько дней Валя снова приходила увещевать своего незадачливого ученика.
Она задерживалась у них столько, сколько требовалось, чтобы рассказать про все его вины, чтобы еще и еще раз растолковать деду с бабкой, как наладить Костин домашний распорядок.
Андрей догадывался, что она и сама этот распорядок «устойчивого» двоечника представляет не очень ясно. Он предлагал ей свежие газеты и журналы, которых она не выписывала, давал книги, которые сам любил перечитывать. Она брала книги и журналы и каждый раз старалась уйти побыстрее. Он не настаивал, не удерживал ее, хотя самому так хотелось посидеть с ней, поговорить. Приятно было слушать ее не бог знает какие уж глубокие, но всегда очень непосредственные суждения, о жизни, о людях, о школьных и колхозных делах.
Читала она быстро и возвращала книги, как школьница, в аккуратной газетной обложке.
Протасевичу все нравилось в ней. И свежесть незаемных мыслей, и естественность поведения. И… молодость ясная, как весеннее утро.
Валя услышала сзади шаги и шорох колосьев, остановилась, чтобы посторониться, дать человеку возможность миновать ее.
Он поравнялся с ней, и взгляды их встретились. Оба испуганно и обрадованно воскликнули:
— Валя!
— Андрей Иванович!
Протасевич догнал ее на той самой полевой стежке, где полгода назад в снег и метель они шли вдвоем с политзанятий.
Оба не ждали этой встречи, и тем радостней она была обоим.
Не надо было слов — говорили глаза. Ее застенчиво-счастливые и его ласковые, добрые.
— Я не видел тебя сто лет!
— Андрей Иванович, мы же в воскресенье виделись.
— В воскресенье? А сегодня?
— Сегодня пятница…
— Завтра ты к отцу едешь…
— Да, Андрей Иванович, еду…
— На два месяца?
— На два, — ее губы вздрогнули.
— А я?
— А вы… А вы тут останетесь.
Ржаное поле пересекал небольшой лесок — сосенки, молоденькие березки, кусты крушины и боярышника.
— Давай посидим недолго, — в голосе его была мольба, и девушка не смогла отказаться.
— Поздно уже, — только сказала робко, останавливаясь у невысокой елочки.
— А мы недолго. Мы же с тобой когда теперь увидимся?
Валя молчала.
— Давай посидим, — повторил он, снял пиджак, постелил его на траву, и она, чувствуя и боясь, что вот сейчас он скажет такое, что навсегда изменит ее жизнь, покорно села на этот его расстеленный пиджак.
Он прилег рядом, положил голову на траву и долго молчал.
Она сидела не шевелясь, не дыша. Только сердце билось, чуть не вырывалось из груди.
— Валечка… Если б ты знала, Валечка, как… — словно огнем, опалил он ее жарким шепотом.
— Андрей Иванович, родненький, не надо.
— Почему не надо?
— Вы же сами знаете, почему… У вас жена… дети…
Он долго молчал.
— Это невозможно объяснить, — сказал потом. — И ты не поймешь меня. Но за три года… Когда она там. А я тут.
Он и правда не мог этого объяснить. А она ждала настороженно.
— Я уже не люблю ее так, как прежде любил… (Валя с облегчением вздохнула.) Я знаю, я стар для тебя… Тебе встретился бы хороший молодой хлопец. Но я ничего не могу сделать, не могу пересилить себя.