— Андрей Иванович, но дети же… — снова напомнила она.
— Дети… Да, дети…
— Я сама жила с мачехой. И теперь понимаю, как часто сама плохо поступала. Дети, если б она и отдала их вам, никогда не будут любить меня, — и вдруг заплакала.
Он взял ее руки в свои, гладил крутые темные завитки волос.
— Пойдемте, — наконец опомнилась Валя.
Протасевич поцеловал ее заплаканные глаза. Накинул пиджак и, взяв ее сильную маленькую руку, снова, как полгода назад, повел через ржаное поле домой.
— Давай будем решать, Лида, — глядя на жену, Протасевич вдруг словно увидел ее впервые и удивился: неужели столько лет любил он эту чужую женщину с недобрым взглядом?
Куда же делась та тоненькая смуглая девушка с длинной косой, которая повстречалась ему десять лет назад на автобусной станции в Валерьянах? Куда она девалась?
…Лида ехала с подругой на зимние каникулы к тетке на случайном грузовике, который шел в Минск и высадил их в Валерьянах. А им надо было в Узду. В Валерьянах в те годы автобусной станцией служила длиннющая землянка, где люди, если не попадалась попутная машина, просиживали дня по два, по три. Протасевичу запомнилось, что на пол в землянке был брошен тогда еловый лапник и люди сидели и спали на том лапнике, кто где сумел приткнуться. Он только что демобилизовался, не сумел уехать и, дожидаясь машины, тоже заночевал в тот раз в Валерьянах и там познакомился с Лидой.
Кружил голову запах свежего ельника, клонил ко сну. Они втроем — Лида, ее подружка и он, — захмелевшие от того елового запаха, тоже спали, сидя на лапнике и прислонившись друг к другу. Лидина подружка — к Лиде, Лида — к нему, а он — к стенке землянки.
И вот в той землянке в Валерьянах, с того елового хмеля и началось все: сначала письма, потом встречи, а где-то через год они поженились. Обоим казалось, что тому еловому хмелю конца не будет…
— Давай будем решать, Лида, — повторил Андрей.
— Ты что, подготовился уже? — ее глаза враждебно сузились.
Она давно поняла, что добром все не кончится. Сколько вокруг одиноких женщин, вдов и незамужних! Она знала, она видела, как ведут себя в таких случаях мудрые жены — закрывают на все глаза, делают вид, что ничего не произошло и сами первые преграждают дорогу: «Не отдам! Мой!»
Лида так не могла. Тем более сейчас, когда он сам уже больше не звал ее. Сейчас она не обманывалась, встречая его отчужденный, незнакомый ей взгляд, это его равнодушие к себе — к жене, к женщине.
— Подготовился, значит?
— Почти. Я хочу тебе сказать… Хочу, чтобы ты знала: эту нашу неопределенность, это бессмысленное одиночество я дальше терпеть не желаю. Довольно!
— Нашел утешительницу?
Протасевич не отвел глаз.
— Нашел.
— Очень хорошо. А дети? — она тоже умела владеть собой.
— Дети? — Сколько он ни думал о предстоящем разговоре, но и теперь не знал, что ответить на такой вопрос.
Андрей отшатнулся от окна, на мгновение закрыл глаза и вспомнил в эту самую минуту Валю. «А дети?» — тоже спросила она тогда. Усилием воли Протасевич очнулся от забытья, которое сковало его на одну только секунду, и увидел в дверях своих детей — Таню и Алика.
— Папа, Вовка Фоменко бил нашего Алика, так я ему так дала! Мы с Аликом дали ему!
— Мы дали ему с Таней, — удовлетворенно повторил вслед за сестрой Алик.
Вид у обоих был воинственный. Они вывалялись в снегу, щеки на морозе раскраснелись, глаза горели.
— Ах вы мои аники-воины! — чувствуя, как оттаивает его сердце, не сумел удержаться, пошел навстречу им отец.
1957–1981