У Русакова было такое чувство, что он вертится в каком-то бредовом, странном колесе и нет у него сил ни остановить его, ни повернуть это колесо в другую сторону. Когда же приходило просветление, Русаков раскаивался, во всем пытался угодить жене и детям, загладить свою вину перед ними. И они, все трое, искренне привязанные к нему, тут же забывали, прощали все. И он снова ощущал себя счастливым, будто вернулось к нему то, что казалось уже навсегда утерянным…
Пока не начиналось все сызнова.
Врачи настаивали на юге, на море, и жена умоляла: «Поезжай, отдохни от всех нас, от дома, смени обстановку». А он, словно назло, взял и купил путевку — в самую непогодь — в этот бывший княжеский дворец среди унылых осенних озер. И теперь делил с тремя орденоносными председателями колхозов огромную спальню княгини с гербами на решетке балкона и видом на серую озерную гладь. По ночам председатели храпели так, что аж стены дрожали. Днем они тоже умели найти себе и утеху, и развлечения. У Русакова же не было ничего — ни сна, ни утехи, ни развлечений. Только бесконечный серый дождь.
Он уже собирался дать дёру, как вдруг ночью подул ветер, начались заморозки и — откуда только она взялась в этом разводье — посыпалась мелкая крупа. К утру раскисшая было земля и мокрые черные деревья будто помолодели. И странная вещь — Русаков тоже почувствовал себя утром так, словно его вызволили из плена.
Сразу же после завтрака и не таких уже обязательных процедур он поспешно натянул пальто, нахлобучил шапку и, опасаясь случайных попутчиков, пошел парком к озеру. Небо было чистое, под ногами кружилась поземка, с озера налетал тугой, упругий ветер. Первый морозец — зазимок — взбодрил, словно совершил за ночь переворот в природе. Свежий, холодный воздух, быстрая ходьба тоже бодрили. Русаков не заметил даже, как добрался до Поповой горки — так именовался у местных людей покатый пригорок вблизи парка, — поднялся на него, пошел по давно заросшему подворью, среди старых, разлапистых кустов сирени вперемежку с рябиной. Сирень тихонько позванивала обледеневшими, словно жестяными, зелеными еще листьями. На темных рябинах алели гроздья ягод.
Отсюда, с Поповой горки, озеро со всеми его заводями и островками было как на ладони. Не пройдет и недели — и по застывшей ледяной глади можно будет ходить, как по полу. Можно будет дойти до того вон островка, который соединен с противоположным берегом легким горбатым мостиком. Под ним до последних дней, до самых заморозков, ночевали две пары белых лебедей, две скучные бездетные семьи, у которых только и забот было выглядеть не хуже, чем соседи. Утречком, на рассвете, лебеди попарно выходили на берег и тщательно занимались своим туалетом. Тщательно оглаживали гордыми клювами изогнутые тонкие шеи, громко хлопали белоснежными крыльями — делали зарядку — и без конца гляделись с берега в волу: все ли так, как должно быть, в их нездешней одежде? И переговаривались на своем коротком птичьем языке.
— Ге? — смотрелась в воду и негромко спрашивала у мужа лебедиха.
И это коротенькое «ге», если бы шло оно не от птицы, а от женщины, наверняка заменилось бы целым мешком слов.
— Ну как, я нравлюсь тебе? Хорошо сегодня выгляжу? Лучше той длинношеей?
— Ге-е! — удовлетворенно отвечал лебедь. И опять же, если бы это не лебедь говорил, а какой-то там болтун мужчина, можно было бы перевести примерно так: — Какое может быть сравнение! Какая длинношеяя может походить на тебя? Ты лучше всех на свете!
— Ге! — накладывала крылом последний мазок, последний штрих на свою белоснежную «пачку» жена и, довольная собой и своим мужем, изящно вступала в зеркальную гладь озера. — И ты у меня самый лучший!
Другая пара поодаль вела примерно такой же диалог.
— Ге, — говорила о соседке лебедиха, — все воображает, что красивей ее никого нет.
— Ге, — снисходительно тянул он. — Даже если б я остался один с ней на всем озере, и тогда ты могла бы спокойно жить.
— Ге-ге-ге! — Счастливая лебедиха с размаху бросалась в озеро.
Отплыв от берега, милые семейки вновь встречались на незамутненной воде и вежливо приветствовали друг друга. И уже вместе — крыло в крыло — плыли к кормушке.
— Ге-ге-ге! — болтали жены. — Как прелестно вы выглядите!
— Ге… Я, правду сказать, изрядно проголодался, пока моя дражайшая наводила никому не нужную красоту, — признался один из лебедей, опасливо поглядывая в сторону жены.
— Ге… Если с утра до вечера только и делать, что смотреть в зеркало, это, знаете… — сочувственно вздыхал другой.