— Дикки, — сказал доктор канарейке в клетке, которая висела рядом с его рабочим столом, — нам обоим надо быть очень осторожными. Я сейчас выпущу тебя полетать и приготовлю нам что-нибудь поесть. Только обещай мне, что не свалишь эту коробочку на пол. Если ты это сделаешь, то погубишь и себя, и меня, и весь город Нью-Йорк.
Канарейка, единственный друг доктора Кокнитца, весело защебетала в ответ.
— Да, да, я знаю, ты слишком мал, чтобы сдвинуть эту коробочку, — продолжал Кокнитц. — Это я просто нервничаю. Действительно, ее надо бы припрятать, но я так устал, и у меня так дрожат руки, что я боюсь ее уронить. Поэтому пусть она пока полежит здесь, а после того как мы перекусим, мы ее спрячем и пойдем домой спать.
Кокнитц вытащил из пакетика сэндвич и стал рассматривать его сквозь толстые линзы своих очков. Сэндвич, состоящий из двух кусков черного хлеба и ливерной колбасы, выглядел скорее мертвым, чем живым. Тогда доктор вытащил из другого кармана второй пакет. Этот сэндвич показался ему еще более подозрительным.
— Дикки, — сказал ученый, — эти сэндвичи так давно лежат в моих карманах, что, пожалуй, есть их не стоит. Позвоню-ка я девушке-телефонистке, попрошу прислать нам кого-нибудь с едой.
Он набрал номер, но никто не отвечал.
— Странно, — пробормотал доктор Кокнитц, глядя на часы. — Сейчас только 10.30. Уверен, что для обеда еще слишком рано.
Он снова набрал номер и, к своему удивлению, услышал мужской голос.
— Что такое? — спросил голос.
— Это доктор Кокнитц. Я хочу попросить кого-нибудь принести мне пару бутербродов.
— Доктор Кокнитц? — взволнованно повторил голос. — Я работник охраны. А где вы находитесь?
— У себя в лаборатории. Кто вы, я не понял?
— Я из группы охраны здания во время воздушной тревоги. Вы знаете, что объявлена воздушная тревога?
— А что, уже началась война? Почему же мне никто не сказал? Меня должны были поставить в известность!
Голос добродушно рассмеялся.
— Нет, это всего лишь учебная тревога, но все-таки вы не должны покидать здания самостоятельно. Подождите, пока за вами кто-нибудь придет, чтобы отвести вас в убежище.
— Но я не могу уйти в убежище. У меня тут есть кое-что, требующее присмотра.
— О, вы имеете в виду вашу канарейку? Не беспокойтесь, мы о ней позаботимся.
— Нет, это вовсе не канарейка. Это нечто совсем иное. Я не могу отойти от этого, а мне хочется есть.
— Оставайтесь в лаборатории, — сказал охранник. — Скоро должны появиться работники столовой, и я кого-нибудь пришлю. Только никуда не уходите.
— Обещаю всему городу Нью-Йорку, что не двинусь с места, — торжественно пообещал доктор.
Между тем Талли и его армия подошли к университету. Они увидели такое же мертвое здание, как и все дома в этом могильном городе.
Талли очень нервничал. С каждой минутой его уверенность в том, что удастся захватить приз, который поставит на колени Соединенные Штаты Америки, ослабевала. Если бы им удалось поймать доктора Кокнитца и доставить его на борт брига, прежде чем Нью-Йорк подвергнется атомной бомбардировке, тогда победа была бы за ними. Но если они не успеют сделать этого до нападения, то все погибнут и приключение закончится ничем.
Странно, но Талли не боялся смерти. Его беспокоило лишь то, что он не выполнит своего долга перед Глорианой, его герцогиней. Он пытался убедить себя, что им движут чувства патриотизма и любви к своей стране, но в глубине души Талли чувствовал, что это нечто большее. Глориана с ее золотыми волосами, милой улыбкой, нежным голосом — вот что взывало к его рыцарской чести.
Все двери, ворота и окна университета были крепко заперты. Талли решил прорываться через главный вход административного блока.
— Уилл, — сказал он лейтенанту, — спили вон то дерево, сделай из него таран и ломай двери главного входа.
Дело оказалось непростым. Прежде надо было сломать железную ограду, и, когда по ней стали колошматить булавами, эхо от ударов металла о металл разнеслось по тихим улицам и вспугнуло стаю голубей. Воины Фенвика тоже были заметно взволнованы. Только Уилл оставался совершенно спокоен. Он был уверен, что население города эвакуировано после известия о начале войны с Великим Фенвиком.