— Не бойся, мышонок, я рядом, — и короткая команда: — Поднимай!
И в то время, как горе-гора рушилась и осыпалась, какая-то незримая сила понесла меня вверх...
— Док, а у неё нет внутренних повреждений? — третий мужской голос вторгся в лабиринт моих воспоминаний.
— Нет. Я тщательно просканировал её от головы до самых пяток и могу с полной уверенностью заявить: она родилась в рубашке.
— Да, — согласился обладатель тихого мягкого тембра. — Она настоящая счастливица, поймавшая единственный шанс из миллиона. Причём там, где его практически нет.
Голоса звучали уже настойчивее и выразительнее и казались мне очень знакомыми — настолько, что мне захотелось увидеть говоривших и я попыталась открыть глаза. Но почему-то не смогла сделать это. Да и голова моя отчего-то выдавалась огромной, как если бы её запихнули в тесный жбан или замариновали в горшочке. Я шевельнулась, но, ощутив острой иглой пронёсшуюся по телу боль, не сумела сдержать стон, вырвавшийся наружу.
Голоса тотчас умолкли, говорившие приступили к кровати, тихо склонились надо мной.
— Стейси, ты меня слышишь?
Слышала ли я? Конечно. Уже очень явственно и чётко. И этот голос был мне знаком.
— Энди?
— О, ты узнала меня! — он уселся на стул рядом с кроватью. — Я рад, что ты, наконец, проснулась.
Проснулась? В этом я не была уверена до конца, ведь открыть глаза мне всё ещё не удавалось.
— Энди, что с моей головой?
— С ней всё в порядке.
— Тогда почему я не могу открыть глаз?
— Потому, что на них — повязка.
Повязка? Снова? Мне показалось, что я присела на край незафиксированной скамейки, которая, перевернувшись, огрела меня по лбу. И я даже дёрнулась от этого видения, да так резко, что боль колючей молнией пронизала меня вновь. И в этом порыве я ощутила другое: мои руки тоже были в бинтах!
Приступ слепой паники пронёсся по нервам — такой неконтролируемый и неуютный, что мне стало некомфортно в собственном теле. Дыхание задержалось, сердце пропустило удары, и я дёрнулась изо всех сил, стараясь сбежать от себя. Но острая боль пресекла эти попытки, порождая во мне новые стоны.
И тут же я ощутила на себе чьи-то руки, кто-то наклонился к самому уху и нежно коснулся кончиками пальцев моей щеки.
— Тише, мышонок! Пожалуйста, успокойся.
Этот ласковый шёпот обладал невидимой магией и всегда имел надо мной особую власть. Действуя на тайные уголки подсознания, он умел в равной степени остудить пыл, пресечь панику, заговорить боль и даже, казалось, возродить к жизни. И принадлежал он единственному человеку:
— Энджелл?
— Да, малышка, это я.
— Энджелл, Энди снова меня упаковал.
— Он сделал это не из прихоти. Так надо.
— Надо? — интересно, кому? — Зачем?
Он минуту помолчал, видимо, затрудняясь с ответом, и этой паузой воспользовался Холланд: наклонился чуть ближе и тихо спросил:
— Стейси, ты помнишь, что с тобой случилось?
Да, конечно. Вместе с очнувшимся сознаньем ожила и моя память, напомнившая день соревнований. И он предстал предо мной во всей красе.
— Да. Я упала с вершины.
— Упала или тебя столкнули? — не утерпел обладатель третьего голоса.
— Нолан! — тут же пресёк его Энджелл, на что Энди счёл нужным предупредить:
— Парни, думайте, что говорите! Не то выгоню вас отсюда!
— Твой брат тоже здесь? — удивилась я, обращаясь к Энджеллу.
— Да. Этот прохвост очень о тебе волновался.
— Ой, кто бы говорил! — шутя огрызнулся тот. — Сам-то вон и в горы попёрся, и в дьявольское ущелье полез.
— В ущелье?
— Да. Ты именно туда упала. На мягкий многослойный мох. И Энджелл назвал это редкой удачей.
Ах, вот как? Так значит мне это не снилось? И бинты, и говорящие горы, и телефон? А лошадь? Откуда в ущелье чёрная лошадь? И дьявол, разыскивавший её?
— А как же ты выбрался оттуда? Да ещё и со мной? Это и одному-то не под силу.