— По поводу бессмертия у Паркер сложное мнение, - сказал представитель. - Вам знакомо её мировоззрение?
— Да. Она пишет об этом. Ей трудно возразить. Как и сложно согласиться. Это теория внутреннего пользования.
- Она об этом прямо и говорит, и не собирается захватывать приоритетность, как вы предполагаете в отношении, так сказать, субъектов виртуальности.
— Ха! Да она просто считает, что кроме неё ничего нет, - усмехнулся небритый. - Мысль не особо нова. Тот же буддизм, тот же субъективный идеализм и иррационализм. Двойственность смысла в том, что нирвана предполагает при существовании осознания переход его в бессознание. А точней инструкций никто не даст, потому что люди долго не живут и просто времени не хватает понять, что к чему.
— Вот именно, - согласился представитель. - Паркер и пишет, что люди вообще не живут.
— Согласен, - сказал писатель. - Когда ничего не делают. Но дел в последнее время хватает.
«Нирвана»
Короткой атакой резкого стремительного крыла мышь выскочила из укрытия и пульсирующими толчками понеслась низко над асфальтом, следуя рельефу улицы, словно крошечная крылатая ракета. Быстрым всплеском мелькали ультракороткие изваяния фонарных столбов, застывших бетонным сплавом нагромождения каменной клетки городского конгломерата. Частотные блики окружающего мира отскакивали от препятствий и четко рисовали тоннель пути, аккуратно минующий ветви уличных деревьев.
Пропорхнув мимо тускло светящихся окон заснувших телевизионных башен и уползающих в глубину ступеней подземных переходов, громоздящих кактусы уровней низвержения, мышь расправила крылья и рывком преодолела звуковой барьер.
— Что это? - спросил дежурный, недоуменно глядя на прыгающий солнечный зайчик в мониторе комплекса уничтожения.
— Атака террористов, - ответил Генеральный Штаб.
В небо взлетели закованные в броню стекловолокна самолеты F-22 и орлиным взором окинули ситуацию, зондируя её терагерцовыми пучками пробных поцелуев. Трассирующее внимание радаров вялотекущих истребителей оборвалось столь же быстро, как и сфокусировалось. Сирень расцветала заревом предрассветной мглы, раскрывшей объятия падающим самолетам в глубинах стоячих звезд каменных джунглей бетонного бункера миллиардов, пьющих свой апельсиновый сок, отдающий вкусом терпкой крови застывшего винограда изабеллы любовного наваждения, которое всегда под крылом самолета о чем-то кому-то поет, не замечая засыпающей жизни золотой элитной мистификации, не верящей в чудо, но которое всегда найдет себе место и всегда есть, несмотря на мнение Генерального Штаба.
Давай, давай, давай, давай!!!
Расправь крыло, несущее безумие рассудку вопреки, пытающего разум отчего, когда и почему неясность происходит с каменным умом стекла, что волокном вошло в полёт машины ценою смерти миллиардов судеб, плывущих реками ночными, печальными плотами, которым танец смерти стал родным и близким, он словно матери вечерний поцелуй.
Да, да, да, да!!!
Нисколечко не менее того, что чувствует душа, и происходит, в отличие от сладостных картин, поющих арии церковных хоров, водившим хороводы по полям безумия, искавшего подарок жизни, но не найдя его приставить пистолет к виску не пожелавши, войдя в жестокий штопор духовности, искавшей смысл, которого не может быть в природе ощущений и не имеющих такого текста, что писан может быть на лбу Вселенной, не знающей семантики потуг, цепляющейся за волокна песен любовных танцев и счастливых огненных ночей, лениво проползающих под лунным леном льда любви.
Нет, нет, нет, нет!!!
Лавина лазера линейной линии лиричной лирой логики литературы лицензию лояльности либерализма ловит лакомым листком ликера лотоса, который всегда в том месте, где Шакьямуни пировал, летая линией любви лесбийской и отрицая пол, который не имеют самолеты тоже, взлетевшие стремительно и столь же быстро падая в нирвану смысла и опустошения, летящего всегда с тобой, дающего увидеть, что же это там, в линейности ленивой лоно любит, и почему небес крылатый свет не манит стекловолокно, радара луч впускающее податливо и сексуально, как фаллоса священное горение, оазиса любви и сказочной феерии нирваны, которым нет имен.
12
— Поэтому, - продолжил блондин, - я и хочу просить её о некоторой помощи. Как вы считаете, она согласится?
— Мне сложно сказать, - ответил представитель. - Я вообще её толком не знаю, так уж получилось. Она импульсивна как её трактаты. И столь же противоположна.
— Вот это-то мне как раз и необходимо, - молвил писатель. - У меня закончилось безумие. Я его чем-то испугал, и для меня всё стало понятным и простым, чего не было никогда. Я страшно поумнел, и это мне совсем не нравится. Я боюсь инструкций. А у меня они есть на все случаи. Вползли самостоятельно, и безумия не испугались, а оно ушло.
— Вы хотите занять у неё сумасшествия?
— В некотором роде. Она настоящая сумасшедшая, настолько сумасшедшая, что её безумие заразно для того подобия, которое попадается ей на пути. Мне кажется, я попался. И только потому, что мой разум тотализировал своё присутствие.
— Не думаю, что я помогу вам в отношении характера Паркер. Он прописан в её произведениях. Думаю, там больше, чем скажет её мать.
«Ветер вечной юности»
Непреодолимость мягко уступила и широко открыла завесу ливня звездного дождя, который слепил и чарующе сковывал волю, не желающую, но принужденную. Взрыв сверхнового откровения разбросал бессмысленную форму, оставив чувственный хаос пылающими углями неопределенности, откровенной, не маскирующейся в демонах, и открывшей двери безумия, которых никогда не было.
Мысль скользнула трепетной дорожкой и понеслась по бездне, оставив позади себя педантичные ворота стабильности растерянно распахнутыми и смотрящими вслед улетающему смыслу, бьющемуся и пульсирующему, как взбесившийся аналог Большого Взрыва, прорвавшегося сквозь сингулярность, и расширяющегося навсегда и навечно.
Иглы разума прощупывали восприятие, выискивая матрицу опознавания, не находили её и свёртывались в клубочек юных, только что родившихся ежей, принявшихся танцевать на лезвии бессмысленности и радостно смеяться в своем множестве, которое взмахнуло веером одиночества и целовало себя, ласково глядя на танцующие иглы, убежавшие от разума и нашедшие свое прибежище, которое всегда на горизонте счастливого безумия и всегда с тобой, всегда рядом, всегда протянет руку нежности.