— Дорогая, а как ты считаешь, Тобиас счастлив?
— Ну, у нас обоих бывали времена и получше. Он в порядке, насколько это возможно в данных обстоятельствах.
— Просто… ты говоришь, что это он хочет, чтобы вы переехали в это странное место во Франции… В общем, я подумала, что у мужчин есть определенные потребности, а после рождения ребенка женщина вовсе не обязательно хочет…
— Честно говоря, мама, могу с абсолютной уверенностью утверждать, что наш переезд во Францию никоим образом не связан с моей сексуальной несостоятельностью как супруги.
— Дорогая, я уверена, что, если бы он был более реализован, он бы остался здесь. Я припоминаю, что твой папа тоже порой выступал с довольно странными идеями, когда чувствовал себя немного… лишенным внимания. Мужчинам необходимо успокаивать свое эго.
***
— Давай зайдем в паб, — говорит Тобиас.
— Господи, нет, я слишком измотана.
— Ой, брось, столько времени уже прошло с тех пор, как мы где-то выпивали с нашими друзьями.
Сама толком не понимая, зачем я это делаю, я заставляю себя пойти с ним в паб. Когда мы заходим туда, среди наших друзей повисает неловкое молчание, а потом возобновляется сбивчивая непоследовательная беседа. Так бывает, когда все с нетерпением ждут твоего ухода, чтобы обсудить тебя за твоей спиной.
Тобиас, похоже, совершенно беспечен: он болтает с Салли — его подругой-режиссером, которая с энтузиазмом отзывается о его работах и которую я всегда подозревала в том, что она для него значит несколько больше, чем просто приятельница. Он написал музыку к некоторым ее короткометражным фильмам. Сейчас она работает над полномасштабной экранизацией «Мадам Бовари».
Салли в восторге оттого, что мы переезжаем в место, которое она называет «la France profonde»[16]. Вскоре она уже обещает, что, если Тобиас заставит своего агента подать его кандидатуру на конкурс, она, со своей стороны, серьезно поднажмет на своих боссов, чтобы они пригласили его писать саундтрек к этому фильму, после чего страдания Эммы Бовари во Франции девятнадцатого века настолько захватывают Тобиаса, что я начинаю вообще сомневаться, доберемся ли мы когда-нибудь до постели.
— У меня хорошее предчувствие в отношении этого фильма, — позднее говорит Тобиас. — Нормальный полнометражный фильм. Конечно, заплатят мне только через несколько месяцев. В конце концов, деньги там будут приличные. Но самое главное заключается в том, что это может стать моим творческим прорывом. — Он ухмыляется. — Это наглядно продемонстрирует, что жизнь в Ле Ражоне будет только на пользу моей карьере.
— О моей карьере этого с такой уверенностью не скажешь, — с обидой бросаю я.
— С ней тоже все будет отлично, вот увидишь. Все как раз сходится, один к одному. Как оно и должно быть.
***
Звонит агент по продаже недвижимости: поступило великолепное предложение по нашей квартире: покупатель платит наличными, никаких посредников. Единственная заморочка в том, что они хотели бы переехать уже в следующем месяце.
— Для нас это означает переезд во Францию в феврале. Ох, Тобиас, нам нужно отклонить это предложение. Мы просто не успеем все сделать.
— Все нормально — я уже поговорил с продавцом Ле Ражона. Он говорит, что нет никаких проблем: он уже начал ремонт. Мы можем подписать окончательный контракт и переехать через пару недель после того, как внесем задаток. На этой неделе я мотнусь во Францию, чтобы подписать compromis de vente и заплатить ему десять процентов. Проще пареной репы.
Я даже спорить не могу. Переехать во Францию было, в первую очередь, моей идеей, а теперь кажется, что сама судьба толкает нас туда.
***
Тобиас постоянно откладывает прохождение техосмотра своей машины. Мне кажется, я догадываюсь, почему: техосмотр стал для него ассоциироваться с тем, что мы забираем Фрейю домой.
Я беру это в свои руки и звоню нашему приятелю Эду, у которого станция техобслуживания и гараж. Я сразу понимаю, что он уже в курсе наших новостей. О ребенке он не упоминает, а в решении нашего вопроса не видит проблем.
— Конечно, — говорит он, — я запишу вас на завтра.
— Даже не знаю, как я смогу все это пережить, — перед уходом говорит Тобиас. Он имеет в виду Фрейю.
— Мы можем не принимать окончательного решения, пока не выйдем за порог больницы, — говорю я. — До этого времени можно передумать в любую секунду.
Через пару часов звонит мой мобильный.
— У меня есть хорошие и плохие новости, — говорит Тобиас.
Я жду. Похоже, что в данный момент «хороший» и «плохой» для меня понятия почти родственные.
— С машиной — полный облом. Чтобы она прошла техосмотр, придется заплатить восемьсот фунтов.
— О нет!
— А хорошая новость состоит в том, что за эти же восемь сотен я только что купил кабриолет.
— Господи, ну что за кабриолет можно купить за восемьсот монет?
— Что ж, выгляни в окно и сама увидишь.
На улице довольный собой Тобиас позирует на капоте бутылочно-зеленого «Воксхолл Астра» неопределенной модели и с кучей вмятин.
— Эд пытался подбить меня на покупку «Гольфа» в очень хорошем состоянии у одного заботливого хозяина. Но это было так уныло. Как будто я уже сдался и решил помереть. А он все твердил: «Эта “Астра”, может, и хорошая машина, но про ее предысторию я ничего не знаю. Я бы предпочел продать ее кому-нибудь не из таких близких знакомых».
Это так похоже на Тобиаса! Я смеюсь глубоким радостным смехом, который начинается где-то в животе, а потом отзывается в горле гортанным булькающим звуком.
— Да ты просто удачливый оболтус.
— Набрось пальто, прокачу тебя с ветерком.
Мы едем с откинутой крышей. Холодный воздух обжигает и бодрит, как после погружения в ледяную воду.
— Безумство по максимуму? — говорит Тобиас, словно делает предложение. Голос его звучит серьезно, но глаза блестят, как когда-то раньше.
— Безумство по максимуму, — соглашаюсь я.
***
В больнице мы дожидаемся документов на выписку с заключением, где указаны все нарушения в мозге Фрейи.
— Такого длинного заключения я не печатала уже очень и очень давно, — говорит нам секретарша.
Нянечки очень трогательно выстраиваются в очередь, чтобы попрощаться. Все они говорят примерно одно и то же: «Надеемся, что у вас во Франции начнется замечательная жизнь».
— Фрейю здесь очень любят, — говорит доктор Фернандес. — Иногда самые… тяжелые детки больше всего западают нам в сердце. — Она улыбается мне. — И знаете, вы не должны недооценивать ее достижений здесь.
Какие еще достижения? Фрейя уже выпадает из всех норм развития для обычных детей. Ее глаза не движутся так, как они должны двигаться за изображением, шейка у нее слишком слабенькая, она не различает лиц. Но доктор Фернандес имеет в виду совсем уж простые вещи: она сосет из бутылочки и дышит без искусственной вентиляции легких.
Мы несем Фрейю в детском автомобильном сиденье в наш потрепанный кабриолет. Тобиас настаивает, чтобы мы ехали с опущенной крышей.
— Подмораживает. Она простудится.
— Чепуха, погода очень солнечная.
Я укутываю Фрейю, как какого-нибудь эскимоса — комбинезон, шерстяная шапка, плюс куча одеял, — и мы едем. Ледяной ветер впивается мне в волосы, но слабенькие лучи зимнего солнца вливаются в меня, как жидкая жизнь.
Февраль
Когда я была маленькой, я часто представляла себе, что моя кровать — это корабль, на котором я отправилась в плавание. Теперь, став молодой мамой, я играю в ту же самую игру. Каждое утро, после того как Тобиас в спешке вскакивает с постели, я забираю Фрейю из ее плетеной корзинки-кроватки, пристраиваю рядом с собой в пуховом одеяле, и мы отправляемся в путь. Мы пересекаем разные континенты, плывем по морям с темными, как густое вино, водами. Она — весь мой мир, а наше путешествие посвящено его открытию.