Он улыбается.
— Знаете, я всегда больше любил свою младшую дочку, потому что мне пришлось четырнадцать месяцев таскать ее на себе. И ее беспомощность научила меня любви. У вас будут еще дети, я в этом уверен, но вы всегда в глубине души будете любить ее больше всех. Потому что вам пришлось сделать для нее намного больше, чем для других. У вас есть с собой ее фотография?
Я лезу в бумажник и достаю оттуда снимок Фрейи на руках у Тобиаса.
— Она очаровательна, — говорит он. — Идеальный ребенок.
Мы прощаемся с ним в аэропорту назначения. Адресами не обмениваемся.
***
Своей базы в Лондоне у меня больше нет. Я звоню матери и спрашиваю, можно ли мне приехать и пожить у нее в Севеноуксе. Я не объясняю, почему.
— О, дорогая, но дом не готов! Твоя комната не проветрена. И я даже не сделала покупок в гастрономе.
— Я сама схожу за продуктами. Все в порядке.
Голос ее звучит суетливо. Я понимаю, что она стареет и начинает притормаживать.
— Послушай, — говорит она, — почему бы тебе не подождать, по крайней мере, до уикенда? Проведи несколько дней в Лондоне и побудь с Мартой.
Я не могу встречаться с Мартой или с кем-то из своих друзей с их нормальной, хорошо отлаженной жизнью. Я останавливаюсь в гостинице.
Номер у меня крошечный. В нем жильцам предоставляется миниатюрный пластмассовый электрочайник, толстая фарфоровая кружка, одноразовые упаковочки сухого молока и бумажные пакетики с нитками залежалого чая. Фен прикован к стене цепью. Это микроскопическое пристанище стоит мне кучу денег.
Делать мне абсолютно нечего.
Просто поразительно, как мало я скучаю по Фрейе. Она уже отступила куда-то в тень. Может быть, так оно и было бы, если бы я отказалась от нее? Или же это самообман, потому что я знаю, что она в безопасности с Тобиасом, и если я захочу, то могу в любой момент дать ее похожим на листочки папоротника ручкам обвиться вокруг моей шеи и снова притянуть меня к себе?
В комнате постоянно стоит приглушенный гул уличного движения. Люди в Лондоне — пешеходы, а не человеческие существа. Они постоянно спешат со своими зонтиками в руках. Они ловят такси или ждут на остановках автобус.
Я долго сижу, прижавшись носом к двойному оконному стеклу, и смотрю, как по нему скатываются капли дождя. Иногда они прокладывают свои извилистые тропинки в одиночку, а иногда вдруг необъяснимо сворачивают в сторону и присоединяются к другим каплям. И все заканчивают свой путь внизу, на оконной раме.
Оцепенение ослабевает, и начинает обратно просачиваться страдание. Я поднимаю телефонную трубку и принимаюсь назначать встречи. Я не могу сделать себя счастливой, но я, по крайней мере, могу попробовать все организовать.
***
В 9 часов утра я выхожу на дождливую улицу и останавливаю черное такси.
Мы направляемся в центральный Лондон, мимо блестящих от дождя парков, мокрых голубей и викторианских статуй. Я выхожу возле высокого здания времен Регентства с черными коваными перилами и скромной латунной табличкой.
Вчера я договорилась о встрече с юристом по семейному праву. У нее строгий костюм, строгий взгляд, и она очень деловая. Думаю, что за триста фунтов в час нельзя позволять себе не уделять внимание даже мелочам.
— Ваш брак разрушен, и вы не можете ухаживать за своим ребенком-инвалидом? Что именно вы хотели бы, чтобы мы для вас сделали?
— Я определенно не могу оставить ее. Но я… я не хочу потерять ее след. В нашей системе. Мне нужно знать, какие у меня есть родительские права по закону.
— Отдать своего ребенка на попечение — это очень серьезный шаг, — говорит она. — С самого начала будет найдена приемная семья. Однако воспитание ребенка в приемной семье не рассматривается как перманентное решение вопроса. Социальные службы будут прилагать все усилия, чтобы воссоединить вас с вашим ребенком, но, когда будет решено, что отношения ваши безвозвратно разорваны, они начнут предлагать ее на удочерение.
Я начинаю тихо плакать. Она пододвигает мне коробку с бумажными салфетками и продолжает:
— Это рассматривается как более стабильное окружение, и, кроме всего прочего, здесь присутствует простой прагматизм: приемной семье власти платят, а усыновление бесплатное. Если ей будет найдена семья для удочерения, вы уже больше не будете для своей дочери законным родителем. Хотя у вас будет право навещать ее, вы должны понимать, что ребенка могут направить в стране куда угодно.
— Здесь должно быть что-то еще. Она очень больна. Ей необходим уход специалистов. Профессионалов, — говорю я.
Она качает головой.
— Если вы говорите о попечении по месту жительства, я должна вам сказать, что в настоящее время в Британии существует очень мало приютов для детей и еще меньше для младенцев. Они обычно не считаются лучшим выходом с точки зрения интересов ребенка.
— Ладно, а как я могу отвечать ее лучшим интересам? Мы не могли справиться с ней, когда были вместе, и я точно не смогу справиться с ней сама. Кроме того, мне необходимо работать. Я шеф-повар. Работаю сама на себя.
— Такую печальную картину мы наблюдаем довольно часто. Отец уходит, а мать остается, чтобы поднимать семью сама. А где сейчас находится ваш ребенок?
Я медлю с ответом.
— Она со своим отцом. Во Франции. Впрочем, я не могу себе представить, что он может захотеть оставить ее у себя.
Адвокат бросает на меня проницательный взгляд.
— Но если она в данный момент не на вашем попечении и даже вне пределов страны, я не думаю, что мы можем что-то сделать. Вы должны привезти ее сюда, должны жить с ней здесь, и тогда мы можем еще раз рассмотреть вашу ситуацию.
А я-то полагала, что как только вернусь в Англию, смогу решить все вопросы. Но тут все оборачивается еще хуже.
Адвокат смягчается.
— Послушайте, что я скажу вам не как юрист: мне кажется, что вы в смятении и очень устали. И это ужасный момент для того, чтобы принимать долгосрочные решения насчет будущего вашей дочери. Если хотите, я могу позвонить в местный хоспис. Загляните туда, чтобы понять, какую помощь они могут вам предоставить. Потом поговорите с мужем и спросите у него, что он собирается делать, — он может вас удивить.
***
Хоспис расположен всего в нескольких кварталах отсюда. Я иду туда пешком, неотрывно глядя на мокрые плитки тротуара, как делала, когда была маленькой девочкой. Тогда это было связано с тем, что я боялась наступать на трещины. Сейчас же я просто не вижу смысла смотреть куда-то выше.
Нянечка, открывшая мне дверь, приветливо здоровается со мной. Вероятно, они здесь уже привыкли к готовым расплакаться родителям, которые обращаются к ним со своими бессвязными просьбами.
— Мы являемся центром для детей в состоянии, которое угрожает их жизни или ограничивает их возможности. Из того, что я слышала о Фрейе, она могла бы попасть к нам, если бы вы жили в районе, который обслуживается нашим учреждением. Послушайте, я понимаю, сейчас обстоятельства могли привести вас в растерянность. Мы для того, чтобы помогать людям. Давайте я вам все здесь покажу.
Мы входим в светлую комнату, полную игрушек. Тут находится всего один ребенок, который сидит в кресле-каталке. Возраст его определить невозможно: он совершенно лысый и иссохший, словно восьмидесятилетний старик. Нянечка подбивает его поиграть легко смываемыми красками для рисования пальцами. Он с сомнением смотрит на открытые цветные баночки. Она берет его тонкую руку и осторожно окунает ее в ярко-синюю краску. Он сжимает пальцы в щепотку и мгновение внимательно смотрит на них. Внезапно он делает стремительное движение в ее сторону, мазнув ее краской по носу. Она смотрит ему в глаза. Оба смеются. Его рот и зубы кажутся непомерно большими на его высохшем лице.