Рыбаки зачесали в затылках.
– Нет… Кажется, нет… Сюда вообще редко кто приезжает… Сразу и видно и слышно.
– Значит, он мог ожидать кого-то из местных? Кому хотел оказать особые почести. Или с кем желал примириться, – предположил я. – Следовательно, до того с этим человеком у него произошел разрыв, ссора. «С кем же? – подумал я про себя. – С кем можно поссориться, как не с близким другом?»
Далее я развивал свою мысль так: первое – деда топят какие-то третьи лица, чтобы не дать ему возможность для примирения, поскольку оно может представлять для кого-то опасность; второе – сам друг убивает его, не зная, что дед желает с ним помириться, так как ссора достаточно серьезна; третье – эта ссора вообще не имеет никакого отношения к его смерти, а настоящая причина кроется в чем-то другом; четвертое – он действительно ждал какого-то важного гостя из города, но тот не приехал (или знал, что ехать бессмысленно, потому что дед уже мертв?); пятая (и самая невероятная) – дед и в самом деле покончил с собой, а чтобы замести следы самоубийства, заранее придумал какого-то мифического гостя. Но эта версия меня устраивала менее других, поскольку я знал о жизнелюбии дедули. Хотя, может быть, он уже был к этому времени смертельно болен и догадывался об этом? Все возможно… Вопросы, вопросы. Я чувствовал, что пора закругляться, больше мне от них ничего не добиться.
– А что это у вас флотилия такая маленькая? Всего семь лодок. И больше ни у кого из жителей мореходных плавсредств нет?
– Как же, у Намцевича имеется. Быстроходный катер. Он на нем гоняет иногда, рыбу пугает.
– Понятненько. Так когда Валентин вернется?
– Дня через три.
– Ладно, мужики, спасибо. Вы бы мне к субботе тоже рыбки наловили. Гости у меня будут.
– Сделаем, – пообещали мне.
Попрощавшись, я отправился к тетушке Краб, отдав ей свой «улов» вместе с ведерком. Она сразу же села чистить рыбу, пообещав угостить меня отменным блюдом: окуни, запеченные в сметанно-чесночном соусе с добавлением свежетоматного сока и гарниром из мелко порубленного папоротника. Нечто страшное. Но, как оказалось, весьма вкусное. Попутно она мне рассказывала о своем «улове», о той информации, которую ей удалось раздобыть через своих подружек-старушек. Мой «Ватсон» поработал на славу. Выяснилось, что за несколько дней до смерти дедуля имел весьма неприятные контакты, перешедшие в ссору, с тремя лицами. С проповедником Монком, с пекарем Раструбовым и, как ни странно, со своим ближайшим другом – кузнецом Ермольником.
– Давайте поконкретнее, тетушка, – сказал я, усаживаясь поудобнее. – В деталях. Главное подозреваемое лицо все же доктор Мендлев – у него с ним была давняя профессиональная вражда. Ну а с этими-то тремя что?
– Соседка моя, Марфа Терентьевна, видела, как накануне своей гибели Арсений стоял вместе с Монком возле его капища, а затем – ни с того ни с сего – вдруг как хвать его за козлиную бороду, да и потащил за собой. Метра три тянул, пока тот не вырвался и не убежал. Никто этого больше не видел, только она. Марфа-то тогда чуть со смеху не померла, говорит.
– Забавно. Дальше.
– Другая моя приятельница, Степанида, зашла как-то в пекарню, а там Арсений и Кимка, кричат друг на друга, ссорятся. А потом Арсений не выдержал и влепил ему здоровенную плюху. Так Раструбов аж в мешки с мукой повалился, весь обсыпался. А когда Арсений к выходу пошел, так пекарь ему и просипел вслед: дескать, убьет его за это. Степанида все это слышала, хотя и стояла в сторонке. Но в чем суть ссоры – не знает.
– Еще одно оскорбление действием, – заметил я. – Дедуля-то наш драчун был, а?
– Что ты! Рука тяжелая, – согласилась тетушка и покраснела. Видно, и ей кое-чего перепало от дедушкиных ласк.
– Ну а кузнец? Он-то в чем провинился?
– Говорила я с Зинаидой, продавщицей нашей из магазина…
– Стоп! – прервал ее я. – При этом присутствовали покупатели?
– Да… были… – растерянно ответила она.
– Ну вот и напрасно. Я же предупреждал, что надо действовать осторожно, расспрашивать наедине. Что же вы такая непослушная, тетушка? Ну ладно, продолжайте.
– За день до его исчезновения пошла она в кузницу. Только дошла, а из дверей Арсений выскакивает, сам не свой, аж трясется весь. Обернулся назад и кричит: «Старый ты дурак, Потап, такой ты сякой! Видеть тебя не могу! Верни, что у меня брал, иначе худо будет!» И пошел прочь.
– Так и сказал?
– Слово в слово.
Я задумался. Это уже было что-то серьезное, горяченькое. Мог ли Ермольник убить моего деда за какую-то вещь, которую тот ему дал? Выходит, сегодня днем он водил меня за нос? Или… или их ссора не стоит и выеденного яйца? Друзья порой частенько бранятся. Надо было выяснить: что требовал дед от кузнеца? То, что было дорого для них обоих, или просто какие-нибудь портняжьи ножницы? И в зависимости от этого – плясать дальше. А вообще-то у меня выходила какая-то странная «пляска»: то гопак с массовкой, то в одиночестве вприсядку, то смертельное и завораживающее танго с невидимым убийцей.