На железной коробке системного блока компьютера стоял фотопортрет в скромной рамке. Комов узнал седой ежик, виденный в театре. Лиза тоже узнала.
— Смотри-ка! Это на самом деле он!
Алексей подобрал толстую тетрадь и перелистал несколько страниц, исписанных нервным профессорским почерком.
— А ведь Николай был прав насчет баулов, — сказал он. — Куда всё это будем пихать?
В поисках сумки или, на худой конец, пластикового пакета, они заглянули в шкаф, под диван, в тумбочку для белья и даже в холодильник на кухне, который тут же в ужасе снова захлопнули.
— Ничего, возьмем занавеску из ванной, — сказал Комов. — Не из простыни же узел вязать!
В ванной занавески не оказалось. Собственно говоря, там вообще ничего не было, кроме куска мыла, куцего полотенца, зубной щетки и аккуратно выдавленного до половины тюбика зубной пасты, висящего на полочке вниз головой — признак педантичности и бережливости.
— Тогда придется забрать у профессора штору, — решил Комов.
Он подошел к окну и пощупал мрачное полотно невнятной расцветки, словно опасался, что оно рассыпется у него в пальцах.
И вдруг он отскочил от окна, словно обжегся о пыльную материю, больно схватил Лизу за руку и потащил за собой так стремительно, что она чуть не упала.
— Что такое? — пролепетала Лиза, чувствуя, как от вкрадчивого смрада профессорской квартиры и языческого страха перед какой-то необъяснимой жутью, происходящей вокруг, перестают слушаться ноги.
Обхватив девушку за талию, и увлекая в прихожую, Комов придушенным конспиративным голосом сипел ей в ухо пугающе непонятное:
— Они здесь! Скорее! Надо спрятаться!
Едва они выскочили из комнаты, добрались до выключателя в прихожей и погасили свет, как позади раздался хлопок, похожий на взрыв петарды, а затем неприятный звук осыпающихся стекол. Лиза схватилась за ручку входной двери, но Комов мягко удержал ее, зашептав:
— Подожди. Молчи и не двигайся.
Уже было слышно громкое стрекотание, словно исходящее от допотопной швейной машинки. Потом с этим стрекотанием слилось другое. И еще несколько.
— Это вертолеты… — почти беззвучно сказал Комов Лизе в ухо. — Интересно, зачем они прилетели?
Лизе было совсем не интересно, но она боялась раскрыть рот, чтобы рассказать об этом. Откровенно говоря, она боялась даже дышать.
Слава богу, что Корявого вовремя отправили обратно, а то бы он либо обделался от страха, либо — что еще хуже — заорал.
Между тем стрекотание стало одно за другим умолкать. В конце концов умолкли все стрекотания и наступила пауза, наполненная шуршанием ветра в бумагах. А потом полилась тихая музыка, какой ни Комов, ни тем более Лиза, никогда в жизни не слышали. Тихий скрип дверных петель; похрустывание сухарика; стон метели в щели под дверью; колокольчик горошины, скатившейся в недрах буфета по каскаду уютно сложенной посуды… Вот что чудилось в этой музыке. Если, конечно, догадаться, что это была именно музыка.
Увы, Комов догадался. Как он мог теперь уйти, в такой интересный момент? Никоим образом не мог он теперь уйти! Мало того — он совершил нечто крайне безрассудное: сделал несколько шагов (просто чудо, что паркет не крякнул! — но Комов об этом даже не подумал), передвинувшись в такое место, откуда ему было видно, что происходит в комнате.
А происходило там следующее. На столе с профессорскими бумагами уже находились несколько десятков мышей. К счастью для Комова все они смотрели совсем в другую сторону. Даже можно сказать — в противоположную, поскольку были обращены к прихожей хвостами. Носы же их были повернуты к железному ящику процессора, где несколько их собратьев возле уже известного нам портрета хозяина квартиры образовали как бы почетный президиум, возвышающийся над толпой. Короче, ни у кого не возникло бы сомнений в том, что на территории стола происходит важное и ответственное мероприятие.
"Совсем как у нас!" — не без некоторого удивления подумал Комов.
Присмотревшись, Алексей увидел торчащие в одном месте над головами завитки и трубочки неведомых ему музыкальных инструментов, а также взлетающую перед ними дирижерскую палочку — тоньше спички.
Один из тех мышей, что стояли возле портрета, поднял лапку — и музыка прекратилась. Тогда махнувший выступил вперед и начал говорить(:
Подняв над головой лапку, очевидно, сжатую в кулак (который из-за его малых размеров и расстояния различить было невозможно), оратор тоненько прокричал по-человечьи: