Мышка
Мышка
Дом стоял на самом краю маленькой деревушки, почти на отшибе. Дорога за ним круто уходила вниз, в овраг, петляя вдоль ручья, пока не находила лаву и не поднималась по обрывистому склону противоположного холма. Доски и бревна дома почернели от времени. Лишь ряд маленьких окон почти под самой крышей выделялся несвежей побелкой рам. Как и все другие дома в деревне, этот тоже был окружен невысоким забором, отделявшим придворок с сараями от огорода и картофельного поля. Кое-где покосившийся, он подпирался жердями или старыми бревнами. Скособоченная калитка скрипела на ветру несмазанными петлями. Дом был слишком большим, чтобы живущая в нем старуха с двумя детьми могла содержать его в порядке. Как она ни старалась, из щелей все равно дуло, а из подвала тянуло сыростью и картофельной гнилью.
Первого ребенка, мальчика, Ирка прижила от мужика из соседней деревни, о чем знала вся округа. Жениться Колька на Ирке не женился, но алименты платил справно, пока не помер в хмельном угаре. Неладное соседи почуяли лишь тогда, когда темной августовской ночью языки пламени начали пробиваться сквозь крышу его хибары. Внутри уже все пылало. Охваченные жаром, начали плавиться окна и обугливаться стены соседних домов. Всполохнутые люди в полуголом виде носились с ведрами, стараясь оградить от пожара остальную деревню. К утру от сгоревшего колькиного дома осталось лишь дымящееся пепелище, да черные ребра рухнувшей крыши. Даже похоронить было нечего. Так и поставили на кладбище простой крест над пустой могилой.
Ирка после того случая уехала на заработки и вернулась через год с пузом и с законным мужем. Музыкант с красивым и непривычным для деревенского слуха именем Эдуард, не приспособленный к физическому труду, наелся тяготами сельской жизни раньше, чем на свет появилась Ксюнька, и сбежал в неизвестном направлении, прихватив все деньги и даже бабкину пенсию, замотанную в тряпицу и спрятанную за печкой.
Как только Ксюнька немного подросла и смогла самостоятельно ходить, а Михряю к тому времени шел уже восьмой год, Ирка подалась в большой город за лучшей долей, оставив старуху-мать одну с двумя детьми на руках. Иногда она даже писала письма и присылала нарядные открытки на новый год.
На бабкину пенсию жилось туго. Ее едва хватало на хлеб и дешевые рыбные консервы. Тощую корову пришлось продать, чтобы справить Ксюньку в школу, а на оставшиеся деньги бабка Галя купила козу. Кроме козы в хозяйстве имелось штук шесть кур. Подкармливаемые исключительно объедками и порченым хлебом, неслись они плохо, и ни разу из их мелких яиц не удалось вывести цыплят. Пару раз бабка Галя приносила в дом обязательных для хозяйства котов, но все они в скором времени исчезали. Она подозревала, что во всем виноват недолюбленный и озлобленный на жизнь Михряй, в тайне все же надеясь, что коты сами уходили в лес.
Ксюньке доставалось любви еще меньше, чем Михряю. От малявки не было никакой пользы в хозяйстве, тогда как внук помогал во всем. И даже потом, когда из-за бабкиной немощи вся забота о доме легла на худенькие плечи недокормленного подростка, обленившийся Михряй оставался любим больше: пусть он и не приносил денег в дом, но зато жил не на бабкину пенсию, а на свои, заработанные случайными шабашками вроде сенокосов или картошки.
Лет наверно с тринадцати Ксюнька стала замечать на себе странный, тяжелый взгляд брата. Наклонив голову вперед, он подолгу исподлобья следил за тем, как она моет полы или работает в поле. Все чаще брат стал пугать ее в темноте коридора или подкарауливать за сараем по пути в огород, норовя ущипнуть или задрать юбку.
Страшное случилось к лету. Из большого города пришло письмо на официальном бланке с печатями. В нем сообщалось о смерти Ирины Сергеевны Огородниковой в следствие несчастного случая в состоянии алкогольного опьянения. Дети, почти не знавшие матери, плакали недолго. А бабка Галя ударилась в первый запой. Тогда-то Михряй и подкараулил в сенях Ксюньку, скрутив за спиной тонкие ручки-палочки и зажав рукой рот и нос, не давая сестре дышать. Потерявшую сознание девочку он затащил в кладовку в самом углу дома, где были свалены старые пыльные половики, аккуратно, чтобы не порвать, задрал подол платья и стянул застиранные трусики. Очнулась Ксюнька от острой боли внизу живота, придавленная навалившимся телом брата, сопевшим у нее над ухом. Михряй ушел, а Ксюнька, плача, так и осталась на всю ночь в кладовке.
Утром пришло отупение. Тело помнило привычные движения, и Ксюнька отправилась доить козу, растапливать печь и носить воду, стараясь не встречаться взглядом с Михряем. На следующую ночь все повторилось снова.