Я молчу и злюсь. Гадёныш слишком хорошо осведомлён.
— А вскоре и вовсе перестанут, — говорит крысёнок. — Мы быстро учимся.
— Что ж ты предлагаешь? — хмыкаю я. — Повесить там плакат «Добро пожаловать»?
— Предлагаю беседу, — говорит крысёнок. — Это серьёзно?
Звучит глупо. Я кручу в кармане маркер, вытаскиваю. Мою интуицию категорически не назовёшь мощной, к тому же я никогда не ладил с артефактами. Зато с каббалой — прекрасно. Очень помогает.
Главное — уметь наблюдать и запоминать. А озарение, которое вызывают знаки, неплохо заменяет природное чутьё.
Ищу глазами бумажку — и дядька придвигает какую-то старую квитанцию. «Оплата за декабрь» — ладно, не помешает, рисую знаки доверия на полях. От души странным образом отлегает. Забавно.
Я смотрю на дядьку. Дядька смотрит на тварь с умилённой улыбочкой. Меня передёргивает.
— Зузу, — говорит дядька, — всё будет хорошо. Оденься тепло, голубчик, там дождик идёт.
Зузу! Зузу! Ядрёна кочерыжка!
Я молчу. Еле выговариваю:
— Спасибо, дядя.
— На здоровье, — говорит дядька и рвёт квитанцию поперёк знаков, профессионально. Подаёт крысёнышу курточку с капюшоном — и пёстрым шарфом в снежинках, как человеческому ребёнку, завязывает нижнюю часть лица. Прикрыл крысиный нос, раздвоенную губу — и смотреть уже не так нестерпимо. — Я с ним об этом говорил, голубчик. У него и впрямь свой интерес — и всё так хорошо сошлось…
Крысёнок стаскивает шарф с морды — и у меня снова падает челюсть: я вижу, как они с дядькой целуются взасос! Язык крысы!
Меня сейчас вырвет.
— Старый извра… — начинаю я, но дядька перебивает:
— Не бери в голову, голубчик, что ты! Просто они… крысы… для них слюна — очень важная вещь, значимая… Это как… не знаю… обещание, что ли. Я за последнее время много о них узнал, о крысах…
— Слишком много.
— Тебе поможет. Ты же пытаешься спасать Город, голубчик… может, найдутся способы. Знаешь ведь, что старые способы не годятся.
Вздыхаю. Он прав. Только тошно.
— Пойдёмте, — говорит крысёныш. Натягивает шарф на морду.
— Ладно-ладно-ладно. Спасибо, дядюшка, — говорю я. Пожалуй, уже взял себя в руки.
Дядька печально улыбается.
Я выхожу из его квартиры, из тиканья и запаха корицы, на лестницу, светлую и тёплую, а потом — в безнадёжный и беспросветный сумрак наступающей ночи.
Крысёныш идёт рядом. Цокает протезом по мокрому асфальту; если не присматриваться — пожалуй, сойдёт за ребёнка-калеку.
Если бы не хвост.
— Тебя зовут Зузу? — спрашиваю я. — Правда?
Крысёныш стаскивает шарф. Вдыхает — шевелятся розовые ноздри. Хорошо ещё, что вибриссы сравнительно короткие… но всё равно…
— Нет, — отвечает он. — Так меня зовёт антиквар. У меня нет имени на человеческом языке.
— А на каком есть? — спрашиваю я автоматически.
— На нашем, — крысёныш издаёт этот мерзкий звук, скрип-писк-свист — их звук, крысиный. Язык, подумать только… — Это моё имя.
— Оно что-то значит? — спрашиваю я.
Крысёныш не отвечает. Прислушивается.
— Откуда ты узнал про пистолет? — спрашиваю я. Давно хотел.
— По запаху, — говорит крысёныш, не оборачиваясь. — Он всё ещё при вас. Пока он при вас — не открою нору. Это погибель.
— Ну, видишь ли, — говорю я, стараясь не раздражаться, — деть мне его тут некуда.
— Дайте мне, — говорит крысёныш. Впервые смотрит мне в лицо.
— А если он будет у тебя, то уже и не погибель?
— Я спрячу, — говорит крысёныш.
Я останавливаюсь в густой тени, между стеной дома и зарослями голых чёрных кустов. Расстёгиваю куртку, вытаскиваю пистолет. Отцов. Тот самый, из которого Машка всадила в коронованную тварь золотую пулю. Там и сейчас золотая — первая в обойме, моя блажная надежда. Отдавать такое оружие крысе — чудовищно тяжело, но я понимаю, что в словах гадёныша есть резон.
Мучительно видеть своё оружие в цепких крысиных пальчиках.
Но дальше…
Крысёныш проводит свободной ладошкой по стене. Ладошка вдруг проваливается в бетон, как будто стена — это голограмма, иллюзия, а не кусок реальности. Крысёныш удовлетворённо фыркает и всовывает пистолет в стену, как в туман.
Я протягиваю руку — и натыкаюсь на холодный, непроницаемо твёрдый камень.
Крысёныш скрипуче хихикает.
— Я не смогу забрать, если буду возвращаться один, — говорю я.
— Отлично, — говорит гадёныш. — Значит, позаботитесь, чтобы мы ушли вместе.
Выглядит он, как детёныш, а ведёт себя, как взрослый. Как мой ровесник.