– Как знать, – возразил другой. – Быть может, там, по ту сторону, нас поджидает что-то хорошее. Надо лишь пробраться насквозь.
– Следи за псами, – напомнила Гряззя мышонку. – Мы, конечно, ни в чём не можем быть уверены, но сдаваться нельзя!
Вода в тот день была на редкость прозрачная, и этикетку «БОНЗО» было видно ясно и отчётливо, как никогда. Для мышонка эти бесконечные псы стали уже не просто рисунками, отпечатанными на бумажной наклейке. Они теперь казались ему живыми и самыми что ни на есть настоящими – череда древних братьев-близнецов, вдоль которой продвигался в своём странствии луч его взыскующего духа, бьющий из глаз. Как во сне, мышонок переходил от одного пса к другому и дальше, к тому, что за ним, – пока вдруг ему не предстал во внезапной, потрясающей ясности последний и самый крошечный пёсик, в котором ещё можно было различить одного из его племени. Дальше были только точки, микроскопические цветные пятнышки. Но мышонок всё не отрывал взгляда от банки. И наконец между точками цвета вспыхнула белая пустота – и хлынула навстречу мышонку, обратно сквозь всю череду близнецов, от самого маленького пёсика к первому, самому большому.
– Ничто, – вымолвил мышонок. – Я увидел ничто между точками. Вот оно появилось. А вот опять исчезло. Так вот, значит, что там – за последним видимым псом! Ничто!
КЛАЦ! Серпентина приподнялась из грязи и щёлкнула клювом.
– Ничто! – подтвердила она. – Абсолютное ничто! Приумножение и приуменьшение ничто, снабжённые наглядным пособием. И преграды, стоящие на пути к ничто. Ореолы, демиурги и эпифании ничто. Взять на заметку. Смотри выше. Смотри ниже. Ничто. – ХРЯП! ЧАВК-ЧАВК-ЧАВК-ГЛП-ГЛП! – Серпентина ухватила водяную змею, слопавшую головастиков, и предалась процессу заглатывания.
– Ничто! – воскликнул отец. – А в чём же окончательная истина?
– Это она и ефть, – прошамкала Серпентина. – Оконфятельная ифтина ефть нифто.
– Ничто? – переспросил мышонок.
– Ничто, – повторила Серпентина.
– Ой, а мне это совсем не нравится, – вмешалась Гряззя, ловко уворачиваясь от черепашьего клюва. – Мне кажется, это несправедливо. А по-вашему как? Я, конечно, не могу утверждать наверняка…
– Не верю! – отрезал мышонок. – Я в это не верю!
Цветные точки заплясали у него перед глазами; пятнистые чёрно-белые пёсики будто обступили его со всех сторон. И в это мгновение мысль его устремилась в прыжке через пропасть неведомого – точь-в-точь, как это получилось у Выхухоля, обретшего по ту сторону пропасти свой Икс.
– Интересно, а что находится по ту сторону ничто? – выпалил мышонок.
– Ты, ничтожество! – фыркнула Серпентина. – Кто ты такой, жалкий карапуз, чтобы рассуждать о той стороне ничто?
– Если я был достаточно большой, чтобы простоять всё это время в грязи, созерцая бесконечность, – возразил мышонок, – значит, я достаточно большой и для того, чтобы заглянуть по ту сторону ничто.
– И даже я, – подхватила Гряззя. Её суставчатая губа метнулась к этикетке и впилась в последнего видимого пса.
– Нечестный приём, – запротестовала Серпентина, но опять промахнулась. – Нельзя проглотить бесконечность!
– Я просто хочу посмотреть, что там, за ней, – сказал мышонок. – Цит. соч. Что же в этом нечестного?
– Ну, так и быть, – смилостивилась Серпентина. – Попробуй развить свою предпосылку.
На этом она снова зарылась в ил и уснула. А Гряззя продолжала методично жевать и глотать. И вот кусочек наклейки исчез у неё во рту, а из-под него на мышонка уставился с блестящей поверхности банки чей-то глаз, круглый, как бусинка. А затем сверкающее окошко расширилось, и малыш увидел собственную мордочку и протянутые ручки, вложенные в руки отца. Своего отражения в стекле прилавка, на котором он стоял в незапамятные времена, мышонок не видел: он не мог посмотреть себе под ноги. Но в мордочке, глядящей на него из жестяного окошка, он узнал отцовские черты – и так узнал себя.
– Ах! – воскликнул он. – По ту сторону ничто – мы сами! И больше там нет ничего, кроме нас.
Гряззя бросила взгляд на своё отражение в жестянке, прикрылась лапкой и отвернулась.
Мощная струя воды толкнула мышонка в грудь – проплывавший мимо большеротый окунь затормозил и сердито уставился на банку «БОНЗО».
– Вали отсюда, приятель, – рявкнул он на своё отражение. – Это моя территория.
– Вы говорите сами с собой, – пискнула Гряззя, заметив, что окунь уже нацелился боднуть соперника.
Окунь, всё ещё исполненный сомнений, сдал назад. Соперник тоже попятился и исчез из виду. Окунь нехотя повернулся и поплыл своей дорогой, бросив на всякий случай через плечо: «И держись отсюда подальше!»