— Заслышала грохот и остановилась, — сказала Мария.
— Правильно сделала, — задыхался от возбуждения Ванька. — Может, тебе не уезжать? Может вместе, а? Вдвоем легче.
— Не знаю, Ваня.
— А че знать? Вдвоем легче. И ежу понятно.
— Я не вернусь назад. Не могу.
— Ну смотри…
Мария встала, отняла у сына шишку, выбросила ее, тот заплакал, и Марии пришлось сначала поднять шишку, вернуть сыну и только потом взять его, успокоившегося, на руки и двинуться дальше.
И в этот раз брат с сестрой не сказали друг другу никаких слов утешения, не обнялись при расставании, не смахнули слез, потому что слез не было — сухими тоскливыми глазами посмотрели друг на друга, прощаясь, Мария и Ванька.
4
Девчонка бродила по Березовке, и все считали своим долгом хоть как-нибудь помочь ей: то зазывали пообедать, то давали ей ношеное платье, то укладывали спать. Девчонка доверчиво тянулась ко всем, но в глазах ее не угасало ни на секунду недоумение: а где же бабушка, куда она девалась? Казалось, девчонка постоянно ждала момента, когда надо будет идти дальше. Она не привыкла так долго находиться на одном месте.
Избу деда Ознобина девчонка обходила стороной. Всякий раз, оказываясь поблизости, она начинала плакать. Затем паника охватывала ее и она с криком бежала по Березовке, словно переживая снова и снова произошедшее в ознобинской избе. И только когда кто-нибудь ласково останавливал девчонку, она успокаивалась, крик замирал, но долго еще ее руки тряслись, а в глазах не высыхали слезы.
Ванька боялся подходить к девчонке — не знал, что говорить, как вести себя. Она сама подошла к нему, одетая в мужской пиджак, который был ей велик. Рукава закрывали худенькие кисти. Это мешало девчонке. Она подошла к Ваньке, стоявшему у калитки и решившему наконец заговорить с нею, и показала на рукава.
— Закатать, да? — спросил Ванька. — Мешают?
Девчонка засмеялась.
Волнуясь, Ванька подвернул рукава пиджака.
— Может, к нам зайдешь? — показал он в сторону избы.
Девчонка толкнула калитку и направилась к крыльцу.
После этого она часто приходила к ним, пыталась помогать Капитолине, оставалась на ночь. Иногда она садилась в телегу рядом с Ванькой, и они вдвоем возили с фермы полные молоком бидоны, а на ферму — пустые, тарахтящие.
— Красивая ты какая, — ласково говорила девчонке Капитолина, — красивая, да несчастная. Видать, не зря говорят: красивые редко бывают счастливыми. Я вот тоже ничего себе баба, а жизнь не задалась.
Капитолина уже к Ваньке поворачивалась с лукавой усмешкой:
— Что, Иван, неправду говорю?
— Говори, если хочешь. Мне-то что?
— Видишь, какой у меня муженек? — снова обращалась к девчонке Капитолина. — Непротивленец злу, как покойный дед Ознобин.
Ванька, злясь, выходил на крыльцо. Девчонка бежала следом. К Ваньке она привязалась больше, чем к Капитолине, которая и сейчас, несмотря на все перенесенное, оправдывала прозвище, данное в детстве: Зуда.
Выйдя к Ваньке на крыльцо, девчонка осторожно трогала его за локоть и просительно смотрела — вроде как бы умоляла не расстраиваться.
— Хорошо, хорошо, — говорил Ванька, — это, знаешь, дело семейное — ссоры. Они, знаешь, забываются мигом. Не в них соль любви.
Как-то ночью Капитолина неожиданно сказала, сама удивляясь тому, что говорит:
— Вань, а она того… Втюрилась…
— Чего, чего? — не понял спросонья Ванька.
— Девчонка, говорю, влюбилась в тебя. Ты, что, слепой, что ли?
— Влюбилась… — передразнил жену Ванька. — Тебе одно подавай: любовь. Какое там влюбилась? Отогревается рядом с нами. Она, небось, толком не знает, что такое дом. Вот и рада.
— Всюду за тобой ходит. Всюду.
— Ты никак ревнуешь? — засмеялся Ванька.
— Не будь она увечной, ревновала бы.
— Ну и спи, не пори ерунды. Да и какая она увечная, кстати? Говорить только не может. А разум у нее, может быть, в порядке.
— Оно и видно, что в порядке, — противно захихикала Капитолина, — на такого красавчика глаз положить.
— Ох, и бываешь же ты, Капа, зла! Ох, и зла! — огорченно вздохнул Ванька, но внезапно засмеялся: — Ты тоже умом тронутая, да? Живешь ведь со мной.
На этот раз Капитолина сказала:
— Спи, не пори ерунды.
После этого ночного разговора Ванька пристальнее стал следить за девчонкой. Та, действительно, норовила все время быть рядом с ним. «Но это ни о чем не говорит, — успокоил себя Ванька. — Мало ли что у нее в голове происходит. Она ведь иначе живет, чем мы. Да и молода она для любви». Однако попытался подальше держаться от девчонки и первый же заскучал по ней, почувствовал, как ему не хватает ее молчаливых внимательных глаз, робкой улыбки. Ему вдруг стало казаться, что давным-давно, в смятенных отроческих снах, он уже видел лицо девчонки, что с тех времен помнит он ее глаза. И сколько ни было потом бед, невезений, серой тоски, все время Ваньку спасали эти глаза, вели за собой, оберегали, заклинали пройти через все испытания, чтобы в конце концов повстречаться с заветным счастьем.