Но сейчас я хочу указать на один подводный камень, на который натыкается человек, читающий отдельные статьи, не находясь под давлением массива и не имея времени на критический анализ текста. Читатель часто принимает выводы, к которым автор приходит из краткого анализа своего эмпирического материала. Слишком часто исследователь считает этот материал «прозрачным» и очевидным. Здесь логические ошибки или подмена вывода предположениями — обычное дело. Когда соединяются данные многих статей, эти ошибки и подмены не важны, как небольшой шум. А для одной конкретной статьи — важны.
Поясню эту мысль разбором выводов и аргументов нескольких ценных статей «СОЦИСа».
Вот статья «Динамика норм и ценностей россиян»,33 опубликованная в № 7 (2013 г.).
Тема важная и острая, данные очень полезны, а в интерпретации, по-моему, есть изъяны. Автор пишет: «Судя по всему, уход от ценностей, характерных для обществ доиндустриальных (в России они уже практически не встречаются), не приводит к их замене ценностями развитых обществ поздне- и постиндустриальной стадии развития. Так, показано, что, хотя в России присутствуют группы с ценностями, характерными для современных обществ стран Запада, эти группы представляют относительное меньшинство. Доминируют же с большим перевесом разного рода альтернативные мировоззренческие группы с ярко выраженной национальной спецификой».
Это ответ на вопрос, заключенный в заглавии. Но как его понять? Ценности доиндустриальных, поздне- и постиндустриальных обществ — понятия формационного подхода. Говорится, что в современной России нет ценностей ни одной из этих категорий. Первые «уже практически не встречаются», но они не были заменены ценностями поздне- и постиндустриальной стадии. У россиян доминируют ценности «с ярко выраженной национальной спецификой».
Как можно перескочить от формационных понятий к этническим? Это разные вещи, и в любой культуре есть и те, и другие. Как могли исчезнуть ценности индустриального общества в промышленной стране? Скорее всего, эти ценности выражены в семантике с российским национальным колоритом, а в США или Англии ценности оформлены с англо-саксонским колоритом — и только с таким колоритом они воспринимаются социологом как реальные.
Большое сомнение вызывает утверждение, что «в России уже практически не встречаются» ценности доиндустриальных обществ — видимо, крестьянских. Но этого не может быть! Когда же они могли исчезнуть, если мировоззренческой основой СССР, по выражению М. Вебера, служил «общинный крестьянский коммунизм»? Советский завод в ценностном плане вобрал в себя основные ценности крестьянской общины — и до сих пор они бытуют даже на частных предприятиях.
Вот следующий туманный тезис: «Нормы и ценности сегодняшней молодежи России во многом, по нашему мнению, определят будущее страны, задавая возможные векторы ее развития».
Что он означает? Строго говоря, ничего. «Будущее страны» во многом определяют все возрастные когорты — от детей до пенсионеров. Чем конкретно, какой магической силой обладает именно «сегодняшняя молодежь»? Интересно было бы узнать. А может, она, как поколение хиппи в США, вообще уйдет во внутреннюю эмиграцию?
Что-то можно предположить, исходя из следующей посылки: «Начнем с ценностей индивидуализма, играющих ключевую роль для перехода от коллективистских культур к культурам индивидуалистического типа. Эти ценности были измерены с помощью ряда индикаторов. Один из них, показавший высокую значимость, — выбор общества (который, как показывают данные, остается достаточно стабильным все последние годы), в котором им хотелось бы жить, в дилемме “общество индивидуальной свободы / общество социального равенства”. Конечно, сам по себе выбор социального равенства как более предпочтительного еще ни о чем не говорит, поскольку интерпретация этого равенства может быть различна — и как равенства прав, и как равенства возможностей, и как равенства положения и условий жизни» [курсив мой — С.К-М.].
Если этот выбор «ни о чем не говорит» (поскольку не определен смысл термина), то как же мог этот выбор «показать высокую значимость»? Одна часть фразы опровергает другую.
Но что мы читаем дальше! «Доля сторонников общества социального равенства в последние 15 лет стабильно составляет более 60 %, в то время как на общество индивидуальной свободы ориентировано около трети. Это, впрочем, отнюдь не означает, что свобода не является базовой ценностью для россиян, и данные исследований свидетельствуют об обратном (две трети россиян из года в год согласны с утверждением, что без свободы жизнь теряет смысл)».
Где логика? Разве, если на шкале ценностей Б располагается чуть ниже, чем А, кому-то может прийти в голову, будто это «означает, что Б не является базовой ценностью для россиян»? Никому такое и в голову не придет, но автор пускается в доказательства, даже ищет какие-то странные основания, чтобы объяснить любовь россиян к свободе: «Скорее всего это отражает остроту проблемы равенства в современном российском обществе, в контексте которой 37 %, ориентированных на общество индивидуальной свободы как идеал, — очень высокий показатель, свидетельствующий о разложении культуры коллективистского типа». Это нелепость того же типа, но наоборот. Ценности и поочередно выходят вперед в зависимости от ситуации, от контекста.
Равенство выбирают 2/3 опрошенных, но у автора все равно это «свидетельствует о разложении культуры коллективистского типа». Более того, даже если бы большинство проголосовало за свободу, это нисколько не говорит об отрицании коллективизма. Это разные ценности! Люди следуют разным и даже конфликтующим ценностям, потому что они люди, а не чурбаны. Де Токвиль писал: «Мой вкус подсказывает мне: люби свободу, а инстинкт советует: люби равенство».
Но, заявив что в России число «ориентированных на общество индивидуальной свободы как идеал, — очень высокий показатель, свидетельствующий о разложении культуры коллективистского типа», автор тут же делает противоположный вывод: «И все же выбор части общества индивидуальной свободы — характеристика американской нормативно-ценностной модели — не является, как видим, преобладающей в российском обществе. При этом динамика данного индикатора свидетельствует, что ожидать быстрого распространения представлений о доминировании индивидуальной свободы в ближайшее время не приходится».
Сколько отрицаний отрицания — всего-то по поводу опроса, из которого ничего нельзя вывести, вследствие неопределенности категорий. Было бы правильно различать разные области знания — социологию и изучение общественного мнения (даже, скорее, настроений и стереотипов). Ведь если при опросах большинство выбирает «социальное равенство», то это может обозначать и сложившийся за пару веков стереотип, который связывает слово «индивидуалист» с чем-то нехорошим. Этот опрос полезен, но плохо, если читатель примет его за социологическое исследование и доверчиво отнесется к выводу (даже если он случайно окажется верным).
Закончу выдержкой из статьи «Российская социология в поисках своей идентичности»,34 опубликованной в том же номере:
«Фабрики общественного мнения возникли на волне демократизации. Сначала был образован ВЦИОМ (1987 г.) благодаря решению М.С. Горбачева. На волне очевидного успеха от него отпочковались VoxPopuli (1989), Комкон (1991), ФОМ (1992), позднее (по политическим причинам) Центр Юрия Левады (2003). Возникли и другие социологические центры. Российских поллстеров отличает важная черта — многие из них по-прежнему идентифицируют себя в качестве социологов. И что характерно, в глазах многих за рамками профессионального сообщества социология в сильной степени ассоциируется с опросами общественного мнения».