Через год начали методичную профанацию праздника, назвали его «Праздником весны и труда», профсоюзы несли лозунги «Мир, Труд, Май». Эти потуги уже никого не трогали. Это пошлый спектакль, а праздник ушел в подполье и открыл нам, постсоветским, свой смысл.
1 Мая — это ежегодный крик трудящихся о солидарности, предупреждение. Это всемирный праздник на крови.
Мы при патернализме СССР это забыли, а сейчас, под давлением нужды, соблазнов и сладких песен СМИ, утратили и половину нашей силы, нашего сокровища — солидарность трудящихся. Жизнь заставит собрать его по крупицам.
В 1989 г. я работал в Испании. Утром по радио выступал католический священник, и как-то он сказал: «В рыночной экономике наверх поднимается не тот, кто умнее или кто лучше работает, а тот, кто способен топтать товарищей — только по их телам можно подняться наверх». Сказал коротко и ясно, я записал. Везде есть люди, кто так говорит, на разных языках.
Да, сейчас весь мир сдвигается к формуле «человек человеку — волк». И везде люди, по мере сил, будут поддерживать огонек солидарности, в России многие уже конструируют средства его защиты. Но, видно, этот спад будет долгим. Но и в более тяжелое время сказал В. Брюсов:
Наши дети и внуки увидят!
10.10.2014
Впервые осознанно я увидел метро, когда вернулся из эвакуации в 1944 г. Оно меня очаровало, и всю жизнь я его очень любил, даже если приходилось ехать в давке. Самое удобное для меня место в вагоне — в углу, у двери напротив входа с платформы. Там можно опереться на дверь и поручень, отдохнуть, подумать расслаблено и посмотреть на людей. Если не удалось там устроиться, лучше всего встать спиной к той же двери между двух пассажиров, которым повезло занять углы.
В последнее время часто стало тяжело ездить: эти два пассажира нередко расширяют свое индивидуальное пространство — опираются на створки дверей, да еще ноги расставляют. Пытаешься втиснуться — не уступят ни пяди. Где раньше нормально стояли трое, теперь двое тебя отгоняют холодным взглядом. Настроение сразу падает — рушится еще один общественный институт человеческих отношений. Иногда кто-то потеснится, да еще улыбнется, порадует; но это случается все реже и реже.
Еще тяжело бывает смотреть, как стоит женщина преклонных лет, и никто ей не уступит место. Все сидят, уткнулись в свои планшеты — кто читает, смотрит кино, чаще играет. Или заткнет уши, закроет глаза и слушает музыку. Атмосфера мрачная, все молчат. Похоже, школьникам перестали преподавать правила хорошего тона, они просто не знают, как им вознаграждается такой маленький жест. Ведь когда кто-то уступит место, видно, как почти все вокруг радуются.
Не понимаю, почему учителя в школе перестали это объяснять. Те, кому следовало бы уступить место, обычно боятся, что кто-то начнет укорять сидящих юношей, умоляюще смотрят вокруг, чтобы никто не вмешался. Я однажды не вытерпел — стояла молодая беременная женщина, а парень сидел со своим гаджетом и почти упирался лбом ей в бок. Я его потрогал за плечо, он вытащил наушник из уха, повернулся ко мне, я ему шепнул: «Посмотри налево». Он смутился, вскочил, усадил женщину и убежал в другой конец вагона. Парень явно не знал, что надо осматриваться — его не научили.
А недавно был случай, который надолго испортил настроение мне и, думаю, многим.
В вагон вошла девушка «кавказской национальности» (может, таджичка), беременная на последней стадии. С ней, видимо, отец, маленький и тщедушный. Вагон был полупустой, но все места заняты. Молодые люди бросили на нее взгляды — лицо у нее было замечательно красивое. Бросили взгляды и снова уткнулись в свои экранчики. Девушка страдала, что-то у нее очень болело. Она как вошла, остановилась у двери и вцепилась в вертикальный поручень, потом стала сгибаться, руки скользили. Я уступил свое место в углу у противоположной двери, отец подвел ее, закрыл от публики. Я сказал ему: «Давайте, я кого-нибудь подниму, она сядет». Он испуганно ответил: «Пожалуйста, не надо. Будет еще хуже!» Он боялся неприятностей.
Подъехали к моей остановке, и я вышел. Давно такой тоски не было. Хоть бы кто-то сумел сказать этим молодым людям, что как аукнется, так и откликнется. Но как трудно это сказать! Мало кому это дано, и мы куда-то сползаем.
31.01.2014
Недавно в нашей рубрике «Белая книга России» мы выложили данные54 о динамике улова и потреблении рыбы. Эта тема, кажется, довольно узкая сама по себе, навела меня, однако, на мысли о проблемах55 более общих, касающихся нашего массового сознания. А кроме того, вызвала в памяти один случай из моей жизни, о котором я и хочу вам рассказать.
В начале 1992 г. случайно познакомился я в Испании с человеком, который много повидал на свете и в то же время почти всю жизнь прожил в отрыве от прессы и телевидения. С юных лет и до седых волос он плавал моряком на самых разных судах и под разными флагами. Тогда, в 1992 г., он был капитаном испанского рыболовного флота. Плавает по полгода, приехал в Сарагосу в отпуск (сам он баск) и зашел навестить друга в университет. Так мы встретились, разговорились, быстро подружились (до сих пор он — мой близкий друг). А назавтра я уехал с лекцией в маленький городок в ста километрах, за Уэской. Он взялся меня подвезти на машине, а там остался и на лекцию, а потом часть аудитории переместилась в ресторанчик, где мы проговорили почти до утра. И простые суждения этого человека были для меня, избитого демократической пропагандой, как глоток свежей воды в жару, хоть и наговорил он мне неприятных вещей. Хочу этим глотком поделиться; пересказываю вкратце, но почти дословно.
То, что произошло с СССР, сказал Эдуардо Гарсия Осес, — большое горе для очень многих во всем мире, даже для тех, кто вроде бы радуется краху коммунизма. И дело не в политике. Без опоры оказались и те, кто считал себя антикоммунистами. И не из классового сознания надеялись люди на СССР, не потому, что «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Все это давно не так, и на Западе рабочий — это тот же буржуй, только без денег. А надеялись потому, что у вас говорилось: «Человек человеку — брат». А по этому тоскуют все, что бы они ни говорили на людях.
Потому что чувствуют себя здесь все, как мухи, прилипшие к клейкой бумаге. Бумага эта сладкая, и вроде бы ты сам к ней тянулся, а прилип — и стало тоскливо. Сопротивляться всей этой пропаганде «нового мирового порядка», которая лезет тебе в душу и через прессу, и через рекламу, и через витрины, — у человека нет сил. Он сдается, но у него всегда была уверенность, что есть на свете Советский Союз и есть очень культурный советский народ, который на сладкую приманку не клюнет и к бумажной ловушке не прилипнет, — а там, глядишь, и нам поможет оторваться. И что же мы видим? Этот-то народ и увяз глубже всех и поверил в совсем уж невероятную ложь. Если это так — все меняется в мире.
Смотри, — говорит Эдуардо, — как из человека делают марионетку. Стоим мы в порту в Нигерии. Рядом — кубинский корабль. На берег кубинцев власти не пускают — мол, на Кубе нет демократии. Кто же это такой чувствительный к правам человека? Военный режим Нигерии, явные фашисты, которые уничтожили целые племена, миллионы людей, никто и не знает точно, сколько. Но они — свои для Буша и рады ему услужить, как раньше были своими все диктаторы — что Батиста, что Сомоса. А сегодня то же самое в Анголе. Буш, да и ваши, наверное, все требовали от Анголы свободных выборов. Когда я бывал в Анголе, мне говорили: если будут выборы и победит нынешний режим, нам устроят мясорубку. Так и получилось. Савимби устроил в Анголе кровавую баню, и никакая ООН наводить порядок не собирается.
Но дело-то не в диктаторах и не в Савимби. Вот нигерийский докер. Все, что у него есть, — кусок мешковины, чтобы прикрыть наготу. Получает гроши — и миску риса с кукурузной мукой. Живет в хижине из листьев, мы к нему заходили. Вместо мебели — картонный ящик. Детей бросил — прокормить не может, а видеть невыносимо, как умирают один за другим. Грузит каждый день какао и арахис — лучшая земля Нигерии «работает» на Европу и Америку. И он понимает это, и понимает, почему сам в жизни ни разу не пробовал шоколада из нигерийского какао. И в то же время — тычет пальцем в кубинский флаг: «Ах, боюсь Кастро!» Ну чего тебе-то бояться? «Как же, у них нет демократии». Да что такое демократия, что она тебе? «У них нет свободы!» Какая, к черту, свобода! Ты сначала детей должен накормить, они у тебя с голоду мрут! Молчит, сжимается, чувствует, что всю эту чушь о демократии ему в голову вдолбили, и она ему дороже детей стала. Так вот этот-то докер и страдает, что СССР рухнул. Значит, все. Теперь установлено во всем мире, что «дети — чушь» а многопартийность — самое главное в жизни. А он втайне надеялся, что кто-то поставит этот мир с головы на ноги.