И спрашивает меня с надеждой Эдуардо: «Неужели и у вас в России думают так же, как этот докер? Ведь он-то в школе вообще не учился, а у вас инженер на инженере». И не могу я его утешить. Да, говорю, думают примерно так же, и в первую очередь как раз инженеры. Хотя дети у них пока с голоду не умирают, но даже если и до этого дойдет, они от этой демократии не отступятся. Ведь сейчас у нас много партий — такое счастье.
Да, кое для кого многопартийность важна, — соглашается Эдуардо. Для тех, кто стал болельщиком политики. Один болеет за одну команду, другой — за другую: чья возьмет? Но увидишь, что скоро и у вас таких болельщиков станет немного. Футбол и интереснее, и честнее политики. А вообще-то это к демократии никакого отношения и не имеет. Я во всех портах бывал — и в Африке, и в Латинской Америке, и в Азии. Такую-то демократию везде установили — везде и парламенты, и многопартийность. Да разве это хоть чуть-чуть мешает грабить страну или расстреливать крестьян? Посмотри, что сделали с Латинской Америкой. Я после войны плавал на пассажирских судах. Мы туда возили полные пароходы — каждый месяц тысячи человек. И в Аргентину, и в Уругвай. Земля богатейшая, население — те же европейцы, не скажешь, что, мол, негры, не умеют работать. А сегодня все они, если бы смогли, переплыли бы океан обратно в Европу. Производство у них каждый год растет, а все уходит на оплату долга, да и долг-то увеличивается. А теперь мы слышим, что и СССР полез в эту яму к Международному валютному фонду. А ведь всем уже точно известно, как она устроена, — вылезти невозможно.
Вы говорите — коррупция была в СССР. Вы еще не представляете, что такое коррупция в обедневшей стране. Там все коррумпированы, и иначе быть не может. Когда заходишь в порт, нормально для проверки судна являются 4 человека — из порта, из полиции, из таможни и санитарной службы. А сейчас зайди в любой порт в Африке или Латинской Америке. К тебе плывут человек тридцать. Выпьют, закусят, а потом каждому надо дать в лапу. И сердиться на них нельзя — семью прокормить не могут, а мы почти со всеми знакомы много лет.
Если уж говорить о демократии, то вот тебе простой показатель — врач на судне. Если общество ценит рыбака или моряка как личность, а не как рабочую силу, оно тратится на врача, это-то и есть демократия. Потому-то наши испанские капитаны как придут в район лова, первым делом выясняют, где находятся ближайшие кубинские или советские суда, и стараются, чтобы они всегда были в пределах досягаемости. Потому что у кубинцев и у вас на любом судне есть врач, а во время лова чуть не каждый день травмы — то палец оторвет, то крюком зацепит. И люди чувствуют себя спокойнее, когда знают, что если дело серьезное — прибудет катер с кубинским врачом, поднимется он со своим чемоданчиком и даже, если надо, операцию сделает. И денег не возьмет — засмеется. Сегодня вам на это наплевать, а посмотрим, что скажут русские рыбаки завтра, когда останутся без врачей, а операции им будет делать боцман, получая консультации по радио. Это у нас — вершина прогресса.
Или вот еще — ты скажешь, мелочь. Раньше у советских почти на каждом судне был биолог. Мы всегда удивлялись, откуда у них столько ученых. А для нас очень было важно, что кто-то рядом изучает море и нас спрашивает. То и дело по радио просят советские капитаны: привет, Эдуардо, там у тебя мерлуза идет, вскрой пяток, посчитай, что там у нее в желудке, — нашему биологу надо. Думаешь, это для рыбака неважно — чувствовать себя членом экипажа, который не просто гонит треску, а и ведет научную работу? Важно, да вы на это наплевали. И будут завтра ваши рыбаки и без врачей, и без биологов.
Будет ли только это «завтра» у русских рыбаков? Что-то их стало почти не видно. А когда видно — тошно смотреть.
Раньше советские суда были самые чистые и самые красивые. А сегодня они похожи на пиратские. Не ремонтируют, не красят и даже не прибирают. В последнем рейсе зашли мы в Салерно, в Италии. Стоит рядом русское судно, уже под чужим флагом. А капитана я давно знаю. У судна толчется портовая шпана — русские распродают контрабанду, привезли ящики с американскими сигаретами. Потом смотрю и глазам не верю — продают канаты с судна, а один тащит банки с краской. Корабль весь ржавый, а краску продают. Спрашиваю капитана: что творится? А он смеется. Хочешь, говорит, продам тебе корабль? Покупай, Эдуардо, судно почти новое.
Закончил Эдуардо такой фразой и замолчал: ?Que han hecho ustedes, cabrones, con su pais? Что буквально значит: «Что же это вы, козлы, сделали со своей страной?»
На этот вопрос испанского моряка я не нашел ответа. Мы и сами еще не понимаем, что же мы, козлы, сделали со своей страной.
10.02.2014
В 1965 г., еще веяли либеральные ветры, мне подарили томик Кафки. Одна притча застряла у меня в голове, тягостно. Хотя как будто еще ничего она не предвещала, а просто тяготила, без привязки к моей жизни. Вещь небольшая, приведу ее здесь:
Рулевой
— Разве я не рулевой? — воскликнул я.
— Ты? — удивился смуглый рослый человек и провел рукой по глазом, словно желая отогнать какой-то сон.
Я стоял у штурвала, была темная ночь, над моей головой едва светил фонарь, и вот явился этот человек и хотел меня оттолкнуть. И так как я не двинулся с места, он уперся ногою мне в грудь и медленно стал валить меня наземь, а я все еще висел на спицах штурвала и, падая, дергал его во все стороны. Но тут незнакомец схватился за него, выправил, меня же отпихнул прочь. Однако я быстро опомнился, побежал к люку, который вел в помещение команды, и стал кричать:
— Команда! Товарищи! Скорее сюда! Пришел чужак, отобрал у меня руль!
Медленно стали появляться снизу усталые мощные фигуры; пошатываясь, всходили они по трапу.
— Разве не я здесь рулевой? — спросил я.
Они кивнули, но смотрели только на незнакомца, они выстроились возле него полукругом и, когда он властно сказал: «Не мешайте мне», — собрались кучкой, кивнули мне и снова спустились по лестнице в трюм. Что за народ! Думают они о чем-нибудь или только, бессмысленно шаркая, проходят по земле?
Пока я работал в лаборатории, с нашим мощным и благородным руководителем, заноза этой притчи меня мало беспокоила, хотя была активной. Притча — абстрактная модель. В лаборатории, погруженные в наши задачи, мы часто сталкивались с вторжением чего-то чуждого и непонятного. Сил не хватало, но я, рулевой моего стеклянного реактора с колбами и хозяин компаса, сразу мог крикнуть: «Команда! Товарищи! Скорее сюда!» Появлялись усталые мощные фигуры и помогали разобраться с чужаками и идолами. Они не пошатывались и не шаркали бессмысленно. Голова ясна и руки золотые.
Чувствуя за спиной эту силу, я в приступе самонадеянного патриотизма ушел в «общественную науку». И тут эта заноза стала подключаться к энергетическому полю нашей реальности. Чужаков стало много. Звать команду и товарищей стало непросто — они были с тобой согласны, но предпочитали или сидеть в трюме, или даже слегка поддакивать чужакам — оправдывая мои заблуждения. Приходилось ехать к старым друзьям, заставлять их вникать в чужие для их работы проблемы, чтобы удержать свой руль и укрепить компас.