«Политическая жизнь в России сегодня далека от традиционных западных моделей, но близка современным западным моделям. Если отвлечься от преходящих проблем слабой процедурной организации, что естественно, ибо у нас пока крайне скудный опыт демократической практики, то главным признаком российской политики является практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и лидеров установить предполагаемую классическими политологическими учениями “принципиальную координацию” между партией с ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались. Рабочие отказываются идти в лоно социал-демократии, промышленники не поддерживают ни гайдаровскую партию, ни партию экономической свободы, которые собственно для них и создавались. Нет партии рабочих и партии крестьян, нет партии бедных и партии богатых.
Формирование блоков и движений регулируется не социальной (социально-слоевой) близостью участвующих партий, а именно актуальными политическими темами, по которым может возникнуть временная общность целей, и конкретными политическими ситуациями. Социально обусловленной идиосинкразии политиков разных ориентаций не возникает. И это не неразборчивость и беспринципность, как о том любит шуметь пресса, а принципиальная характеристика политики, в корне изменившейся вместе с ликвидацией и очевидной бесперспективностью восстановления традиционной классово-слоевой структуры общества.
Насколько подвижны партии, настолько же подвижен и изменчив избиратель, который уже не ищет партию, соответствующую его классово-слоевой специфике, и часто даже вообще не ищет партию, за которую голосует постоянно, неоднократно меняет предпочтения, ориентируясь на конкретные политические темы и ситуации. Если и существуют закономерности поведения таких «подвижных» избирателей, то изучать их надо, очевидно, опираясь на понятия жизненных и культурных стилей, которые, собственно, и выражают специфику электорального поведения.
Все эти факты приводятся здесь для того, чтобы показать: Россия в результате начавшихся в 1985 г. медленно и мучительно развивавшихся реформ, перешедших впоследствии в революционные по масштабам и стилю изменения, отнюдь не вернулась в собственное, досоветское, или буржуазное, характерное для середины века, прошлое, а естественным образом перешла в характерное для современных западных стран “постклассовое” состояние».
(Ионин Л.Г. Культура и социальная структура // СОЦИС. 1996. № 3)
11.03.2012
Нынешний порядок РФ и «будущий» порядок — за который голосуют «не желающие назад в совок» — лишают права на жизнь (в пределе) примерно половину населения. Эта половина «мешает жить» креативной энергичной молодежи («не желаем в совок» — отговорка, туда уже не попадешь). Неудобства СССР, из-за которых и «не желают назад», были обусловлены именно принципом «давать жить всем». При этом, кстати, и возможности реализоваться творческому потенциалу рядового молодого человека были гораздо шире, чем сейчас и в будущем, даже несравненно — но это уже и неважно. Креативным уже не нужны наука, искусства и спорт, им нужен Великий поход в царство свободы и наслаждений.
Вот в чем кроется исторический выбор — косвенно (не своими же руками, а как бы стихийно, самим социальным порядком) умертвить половину соотечественников, а ресурсы, которые тратились на обеспечение их жизни, разделить.
К этому выбору и склоняются, не признаваясь в этом даже самим себе, уже большие группы. Символ этого сдвига — голосование за Прохорова в «продвинутых» городах — самый главный результат выборов. Ведь Прохоров своей дудочкой звал: «Уйдем туда, где нет взрослых».
Этот сдвиг — приглашение к большой этнической войне, так как этот выбор означает уже явное разделение на два народа, один из которых должен сгинуть. В 1991 г. это говорилось открыто, но мало кто принимал это всерьез.
Как только это осознание распространится в народе, который предполагается принести в жертву, этот народ будет активизирован и освобожден от всяких запретов и заповедей.
Исход такой войны, довелись до нее, трудно предвидеть. На помощь гибнущим начнут перетекать многие из числа «избранных».
18.03.2012
(Тезисы)
1. Исторически в России сложилась и укрепилась недооценка государственной властью ее функции в духовной сфере населения. До конца XIX в. эту функцию в неправомерно большой степени перекладывали на церковь и на традицию, хотя уже с XVII в. их потенциал ослабевал в результате модернизации. Более того, перегружая церковь выполнением заданий в идеологической и нравственной сферах, государство привело к кризису официального православия, что в начале XX в. резко сократило ресурсы легитимизации самого монархического государства (подобное наблюдается и сегодня в нашем демократическом государстве).
С середины XIX в. началось увлечение образованного слоя России марксизмом. Стереотипом (и часто догмой) стало ложное положение: «бытие определяет сознание». Оно как будто освобождало государство от работы по строительству и воспроизводству духовной сферы населения.
Государство даже уклонилось от очевидно присущей ему обязанности создать социальные условия для формирования научного обществоведения, и его заменила философско-морализаторская компонента классической литературы, а затем публицистики.
В СССР эти провалы в структуре функций государства не были заделаны (только место религии занял марксизм). На духовном ресурсе революции и большого проекта строительства страна решила очевидные задачи, но в цивилизационной «холодной войне» с 60-х гг. стала нести поражения, которые закончились крахом в конце 80-х гг. В символической сфере («войне смыслов») она оказалась несостоятельной — хотя в сфере объективной реальности имела большие преимущества.
2. В постсоветской России положение в этой сфере еще существенно ухудшилось. В 90-е гг. это можно было списать на тяжелую культурную травму, которая была нанесена всему населению (богатым досталось едва ли не больше всех). Но и потом положение не было выправлено. Неустойчивое равновесие поддерживается инерцией остатков культуры и нравственности, основных фондов и техносферы (особенно «ядерного зонтика») и природных ресурсов. Вот некоторые важные признаки фундаментального неблагополучия:
— население погружено в тяжелую аномию и постоянный стресс, уровень преступности и коррупции чрезвычайный; произошла институционализация бедности, разделившая страну на две разные и враждебные цивилизационные ниши;
— произошли дезинтеграция общества и распад социокультурных общностей, бывших историческими субъектами политического процесса; «разрыхлены» связи русского народа, нерусские народы сдвинулись к этноцентризму, деформированы матрицы, на которых были собраны и воспроизводились все народы России;
— государство уже 25 лет переживает перманентный кризис легитимности, ради смягчения противоречий и конфликтов в расколотом обществе оно выбрало соглашательский дискурс, утратив шанс на консолидацию нации и выработку национального проекта;
— «личный состав» страны (его численность, здоровье и квалификация) деградирует, хозяйство приобретает черты слаборазвитой периферийной экономики с соответствующим самосознанием экономически активного населения;
— вышедшее на общественную арену первое постсоветское поколение представляет собой новый культурно-исторический тип с неизвестным в России характером рациональности и потребностей, несбыточными притязаниями и комплексами, почти утративший коммуникации с государством и старшими поколениями, угасающий демографически.
Все это — признаки деградации и ослабления именно духовной сферы, ремонт, воспроизводство и обновление которой входят в ядро приоритетных функций государства. Однако до сих пор даже не встал вопрос о целях, задачах, структуре и ресурсах государственной политики в этой сфере. Принимаются лишь срочные ситуативные решения по типу действий МЧС — с помощью бригад политологов, следующих поворотам конъюнктуры. Нередко ради смягчения актуальной проблемы они наносят непропорциональный ущерб даже ближайшему будущему.