Фракасторий. К делу, к делу, если хотите доставить удовольствие; вы слишком долго тянете.
Буркий. Начните скорей рассуждать, Филотей, потому что мне доставит развлечение выслушать эти басни или фантазии.
Фракасторий. Будь скромней, Буркий; что ты скажешь, если истина в конце победит тебя?
Буркий. Я не желаю верить, чтобы это оказалось истиной; ибо невозможно, чтобы моя голова поняла эту бесконечность, а мой желудок переварил ее; хотя, сказать правду, я бы желал, чтобы дело обстояло так, как говорит Филотей, ибо, если бы, к несчастью, я упал с этого мира, то я всегда попал бы на какое-либо место.
Эльпин. Конечно, Филотей, если мы хотим слелать чувство судьею или уступить ему то, что ему подобает, а именно, что всякое познание берет начало от него, то мы найдем, что нелегко найти средство доказать то, что ты говоришь, а скорее наоборот. Но пожалуйста приступите к объяснению.
Филотей. Чувство не видит бесконечности, и от чувства нельзя требовать этого заключения; ибо бесконечное не может быть объектом чувства; и поэтому тот, кто желает познавать бесконечность посредством чувств, подобен тому, кто пожелал бы видеть очами субстанцию и сущность; и кто отрицал бы эти вещи потому, что они не чувственны или невидимы, тот должен был бы отрицать собственную субстанцию и бытие. Поэтому должно быть известное правило относительно того, чего можно требовать от свидетельства чувств; мы их допускаем только в чувственных вещах, и то не без подозрения, если только они не входят в суждение, соединенное с разумом. Интеллекту подобает судить и отдавать отчет об отсутствующих вещах и отдаленных от нас как по времени, так и по пространству. А относительно их мы имеем достаточно убедительные свидетельства чувства, что оно неспособно противоречить разуму, и кроме того оно очевидным образом сознается в своей слабости и неспособности судить о них ввиду ограниченности своего горизонта, в образовании которого чувство оказывается непостоянным. И вот, поскольку мы знаем по опыту, что оно нас обманывает относительно поверхности этого шара, на котором мы находимся, то тем более мы должны относиться к нему с подозрением, когда вопрос идет о пределе этого звездного свода.
Эльпин. К чему же нам служит чувства? Скажите.
Филотей. Только для того, чтобы возбуждать разум, подтверждать, указывать и свидетельствовать о нем частично; но они не могут подтверждать его целиком, а тем более судить или осуждать его. Ибо чувства, какими бы совершенными они ни были, не бывают без некоторой мутной примеси. Вот почему истина происходит от чувств только в малой части как от слабого начала, но она не заключается в них.
Эльпин. А в чем же?
Филотей. Истина заключается в чувственном объекте, как в зеркале, в разуме — посредством аргументов и рассуждений, в интеллекте — посредством принципов и заключений, в духе — в собственной и живой форме.
Эльпин. Скажите ваши основания.
Филотей. Я это сделаю. Если бы мир был конечным, а вне мира не было бы ничего, то я спрашиваю: где же мир? где вселенная? Аристотель отвечает: мир в себе самом. Выпуклость первого неба есть место вселенной; а оно, как первое содержащее, не заключается в другом объемлющем, ибо место есть не что иное, как поверхность и край объемлющего тела3; вот почему то, что не заключается в объемлющем его теле, не имеет и места. Но что ты хочешь сказать, Аристотель, говоря об этом «месте в самом себе»? Что ты подразумеваешь под «вещью вне мира»? Если ты скажешь, что там нет ничего, тогда небо, мир, конечно, не находятся ни в какой части.
Фракасторий. Мир, следовательно, не будет нигде. Ничего не будет ни в чем.
Филотей. И мир будет некоторой вещью, которой нет. Если ты скажешь (ибо мне кажется достоверным, что ты хочешь иметь некоторую вещь для того, чтобы избежать пустоты и небытия), что вне мира имеется разумное и божественное существо4, так что бог есть место всех вещей, то ты сам сильно запутаешься, чтобы заставить нас понять, каким образом бестелесная, умопостигаемая и не имеющая измерений вещь может быть местом измеримой вещи. Если ты скажешь, что она охватывает мир как форма, подобно тому как душа охватывает тело, то ты не ответишь на вопрос относительно «вне мира» и о том, что находится по ту сторону вселенной и вне ее пределов. Если ты хочешь извинить себя, сказав, что там, где нет ничего, нет и никакой вещи, нет также и места «по ту сторону» и «вне», то ты меня этим не удовлетворишь, ибо это слова и извинения, которые не могут быть понятны. Ибо действительно невозможно, чтобы, опираясь на какое-либо чувство или фантазию (если бы даже оказались другие чувства и другие фантазии), ты мог заставить меня утверждать с действительным разумением, что имеется некоторая поверхность, некоторый край, некоторая конечность, за пределами которой нет ни тела, ни пустоты; также и бог, поскольку божество не существует для пустоты и, следовательно, не имеет отношения к ней, не может каким-либо образом ограничивать тело; ибо все, что ограничивает тело, есть или внешняя форма или содержащее его тело. И во всех смыслах приходилось бы считать, что вы наносите ущерб достоинству божественной и вселенской природы.