Вильгельм R.»
Если, как для меня стало очевидно, я не мог окончательно пресечь личные намерения государя, то был доволен уже тем, что до некоторой степени subrepticie [в обходном порядке] добился его согласия на привлечение к участию в этом деле Государственного совета и правительств соседних государств. Но я ошибся, рассчитывая на эти факторы.
Рассчитывая на то, что факторы экономического порядка будут воздействовать на решения Государственного совета и международной конференции, я переоценил самостоятельность и твердость убеждений людей. В Государственном совете сервильный элемент был усилен назначением ряда неведомых до сих пор личностей, отобранных частью из рабочего сословия, частью из среды берлинских промышленников и произносивших речи, с которыми им, вероятно, приходилось часто выступать раньше[87]. Присутствовал и священник, выступавший в роли агитатора. Все чиновники выжидательно молчали. Только Бааре, владелец металлургического предприятия в Бохуме, и Енке, доверенное лицо Круппа в Эссене, осмелились осторожно критиковать намерения императора. Но они были запуганы напоминанием о словах императора, отчасти действительно сказанных, отчасти выдуманных, а также угрозами предпринимателям и страхом еще более отдалить от себя императора и навлечь новые опасности на имущих и на работодателей. Почтительная робость представителей благоразумия по сравнению с наглостью привычных народных ораторов, приглашенных императором, свидетельствовала о том, что от заседаний Государственного совета нельзя ожидать беспристрастного воздействия на его величество. Император повелел, чтобы заседания происходили в служебном помещении Беттихера, которому были поручены также отбор и приглашение лиц из рабочего сословия. В качестве вице-председателя Государственного совета я, по собственному желанию, присутствовал на первом четырехчасовом заседании, не взяв слова в дискуссии. Когда император хотел приступить к голосованию вопросов, видимо сформулированных Беттихером, я увидел, что среди 40 или 50 человек нахожусь в одиночестве с Енке и Бааре. Так как, являясь министром, я не хотел выступить с открытой оппозицией императору, то мотивировал свое воздержание от голосования тем, что находящиеся на посту министры вообще не должны голосовать в Государственном совете и этим предрешать свое голосование в государственном министерстве. Император приказал занести мое заявление в протокол.
От посещения последующих заседаний Государственного совета я воздержался, после того как в беседе с императором установил, что этим я выполню его желание.
Открывшаяся 15 марта международная конференция, упоминанием о которой я несколько забегаю вперед, также не оправдала моих ожиданий. Предлагая созыв конференции, я полагал, что уверенность его величества в пользе, справедливости и популярности его устремлений так сильно укреплена теми четырьмя лицами, которые являются интеллектуальными виновниками этих устремлений, что добиться от него готовности выслушать еще других экспертов можно лишь в том случае, если обсуждение будет окружено блеском созванной им европейской конференции и публичного обсуждения в Государственном совете.
Я рассчитывал при этом на более честное изучение германских предложений, по крайней мере со стороны англичан и французов; однако я неправильно взвесил при этом те тенденции, которых следовало ожидать от наших западных конкурентов. Я предполагал у них больше честности и гуманности, чем это было на самом деле. Я полагал, что они из практических соображений либо отвергнут утопическую часть предложений императора, либо согласятся на введение аналогичных учреждений в странах, участвующих на конференции. Этим достигалось бы равномерное улучшение положения рабочих и равномерное увеличение издержек производства. Первая часть альтернативы казалась мне более вероятной вследствие трудности осуществления второго предположения и контроля над его выполнением. Однако я не рассчитал, что наши представители настолько окажутся в плену фраз Жюля Симона, что в результате не нашлось даже пригодной для императора аргументации, а только возникла уверенность в том, что наши соседи всячески поддерживали и поощряли наши иллюзии и избегали чинить помехи германскому законодательству, когда оно вступало на путь создания неудобств для отечественной промышленности и для своих рабочих. В своем поведении они руководились тем же принципом, каким в настоящее время руководятся те элементы, с которыми я в течение десятков лет вел борьбу как с врагами империи: не их-де дело удерживать императорское правительство от нанесения вреда самому себе.
Глава седьмая
ПЕРЕМЕНЫ
О том, какие перемены происходили в настроениях и намерениях императора за последние недели перед моей отставкой, я могу более или менее правильно судить лишь по поведению императора и по сведениям, полученным мною позднее. Только о своих собственных психологических переживаниях я могу ретроспективно дать себе отчет на основании записей, которые я вел тогда изо дня в день. Конечно, между нашими настроениями существовало взаимодействие, но не представляется возможным воспроизвести связь между этими одновременно происходящими событиями. В моем возрасте мне был дорог не мой пост, а только выполнение долга. Все более явственными становились признаки большего доверия императора к Беттихеру, Верди, к моим советникам, к Берлепшу и другим непрошенным советчикам, чем ко мне. Его величеству внушали (Беттихер и Берлепш), что я препятствую его популярности среди рабочих. Это неоднократно заставляло меня задумываться о том, насколько целесообразно для меня полностью или частично удалиться от дел без ущерба для государственных интересов. Часто в бессонные ночи я без раздражения обдумывал, должен ли и могу ли я уклониться от предстоящих трудностей. Я неизменно приходил к заключению, что если бы я уклонился от борьбы, которую предвидел, то в душе чувствовал бы, что нарушил свой долг. Далекий от какого-либо чувства обиды, я находил психологически понятным нежелание императора делить со мной славу грядущих лет его правления; его право на это было очевидным. При моих взглядах на императора и его цели было очень соблазнительно освободиться от всякой ответственности; но мое чувство чести подсказывало мне, что это побуждение является бегством от борьбы и работы на службе отечеству, что оно несовместимо с мужественным выполнением долга. В то время я опасался, что кризисы, которые нам, по моему мнению, предстоят, быстро наступят. Я не предвидел, что начало их будет отсрочено отказом правительства от всякого закона против социалистов и уступками различным врагам империи. Я считал и продолжаю считать, что чем позже наступят кризисы, тем опаснее они будут. Я считал императора более воинственной натурой, чем он был или оставался под чужим влиянием, и считал своим долгом помогать ему, умеряя его пыл, а в случае надобности вступая с ним в борьбу.
87
Бисмарк здесь допускает неточность. Действительно, 9 февраля 1890 г. было назначено несколько новых членов Государственного совета. Почти все они были противниками Бисмарка. Поэтому он превращает их в